Жертвы заветного сада

Конечно, работа его не сводилась к чтению стихов или героических баллад-дастанов, но это было то, что больше всего любил простой народ, особенно баллады о Саттар-хане, Багир-хане, о шейхе Мохаммаде Хиабани[2] и о других героях азербайджанской истории, вроде тех, о ком повествует поэма «Асли Карам». А как любили дастаны о Кёр-оглы![3] Порой он читал из старинной азербайджанской поэмы «Китабэдеде Коркуд»[4] – ей были сотни лет, и повествовали ее стихи о мужестве и чести, о защите отечества и о старинном народе огузов, которых многие в Азербайджане считали своими далекими предками. Когда Балаш говорил, что великий греческий поэт Гомер, создавая свою «Одиссею», использовал именно поэму «Деде Коркуд», слушатели-азербайджанцы приходили в восторг от гордости за свою культуру. Именно этого требовал от него Дузгун, это требовалось и партии. Показать, что в Азербайджане есть всё, а коли так, то что за нужда в центральных властях? Тем более что центр установил блокаду и не пропускает в провинцию даже зерно. Иногда героические дастаны Балаш читал с чувством, а о голосе его говорили, что он производит очень сильное впечатление:

Ударь по струнам так, чтоб искры полетели,
Чтоб пламенем борьбы все земли заалели!
Чтобы услышал и глухой
И чтоб заговорил немой.

Дузгун дал ему полную свободу, как готовить и вести программы. И не уставал хвалить его. Говорил: я в тебе не ошибся. Именно такой человек, как ты, нам был нужен. Доброта главного редактора даже порой казалась Балашу чрезмерной, неловко было от нее.

Между тем политическая обстановка резко изменилась. Центральное правительство в Тегеране решило провести общенациональные выборы в меджлис 15-го созыва. А вокруг выборов столько было всего… Оно объявило, что на выборах будут наблюдатели от центра по всем регионам страны. И хотя Азербайджан имел автономию, он тоже был частью Ирана. Следовательно, не должно было возникнуть возражений против ввода войск и против того, что они возьмут ситуацию под контроль: ведь целью этого было лишь наблюдение за выборами, в остальном всё оставалось по-прежнему. Такие объяснения звучали убедительно. Некоторые, правда, протестовали, но в конце концов решено было так, что бороться с этим не стоит, чтобы не давать лишних козырей в руки центральным властям. Руководство партии заявило, что сопротивление вводу войск будет означать войну, а потому нас никто не поймет в мире, который только что пережил Вторую мировую войну. Идея войны, будь она даже внутренней, – как они испробовали год назад, – привела всех в ужас. Еще так аргументировали: если мы не позволим Каваму ввести войска для наблюдения за выборами, они откажутся от самих выборов. Не признают законность выборов в Азербайджане и легитимность наших представителей в национальном меджлисе.

На таком фоне пришли новости о том, что войска центрального правительства с пушками, пулеметами и американскими танками выдвинулись к Казвину, на границу с Азербайджаном. С азербайджанской стороны главнокомандующим федаинами был назначен Гулам Яхья, причем ходили слухи, что всё, что у него есть из вооружения, это два миномета в разобранном виде и две 75-миллиметровые пушки – они вроде были исправны, но снарядов к ним не было.

Но, как говорится, «смерть осла для собаки праздник»!

Новостей, самых горячих и свежих, было кругом полно, только собирай. И Балаш решил взять отпуск с работы на радио на несколько дней и поехать к войскам, разнюхать, что к чему. Дузгун его отпустил, напутствуя так:

– Смотри, береги себя! Репортеров у нас хватает, а вот такого голоса, как у тебя, больше нет! Голос – это главное у тебя, помни об этом!

И вот Балаш сидит в грузовике «Мак», везущем взвод федаев в Кафеланкух. Несмотря на то что не собирались воевать, но на всякий случай там создавалась линия. От Кафеланкуха недалеко до Миане, у Балаша там, в Миане, был друг, глава городского банка. Спокойный и рассудительный человек, проживавший на квартире недалеко от банка. Жена его – само гостеприимство, и куча детишек, причем вроде бы одни девочки. Месяцем раньше Балаш провел у них вечер – единственный, но получил столько доброты, как если бы неделю гостил. Так укрепилась их дружба. И Балаш решил по дороге в Зенджан и далее в Казвин заглянуть к своему другу в Миане, узнать, как дела, тем более сначала было решено, что и грузовик направится в партийный комитет в Миане, чтобы взять какой-то груз. Начался декабрь: фактически уже зима. Ледяной ветер продувал Миане насквозь. Ветер со стороны Ардебиля, приносящий холод гор Себелана. В нем чувствовалось дыхание снега, который, вероятно, скоро пойдет и в Миане.

Спрыгнув с грузовика, Балаш направился прямо в банк и нашел своего друга – Элтефата – в расстроенных чувствах. Они обнялись и сели выпить чаю.

– Что с тобой, Элтефат? – спросил Балаш. – Что такой мрачный?

– Да я прямо сам не свой, – отвечал тот.

– А почему? Что случилось?

Элтефат взглянул с изумлением.