Жестяной барабан

В складском помещении стало очень тихо. Видно, и на улице надумали почтить длительной минутой молчания последнего игрока и третьего партнера. Но Оскару почудилось, будто дверь тихо приоткрылась. Глянув через плечо, готовый к любым проявлениям неземного, он увидел на редкость слепое и пустое лицо Виктора Велуна. — Ян, я потерял очки, Ян, ты еще здесь? Надо бежать! Французы то ли вообще не придут, то ли придут слишком поздно. Пошли со мной, Ян, веди меня, я потерял очки!

Может, бедный Виктор решил, что попал не в ту комнату, ибо, не получив ни ответа, ни очков, ни протянутой руки, готовой к побегу, он убрал свое лишенное очков лицо, затворил дверь, и я еще мог слышать несколько шагов Виктора, который ощупью, одолевая туман, начал свой побег.

Что уж такого забавного творилось в головенке у Яна, отчего он сперва тихо, еще со слезами в голосе, но потом громко и весело рассмеялся, заиграл своим свежим розовым язычком, заостренным для всякого рода ласк, подбросил карты в воздух, поймал и наконец, поскольку в хранилище с безмолвными людьми и безмолвными письмами стало тихо и по-воскресному торжественно, начал осторожными, выверенными движениями, задерживая дыхание, возводить сверхчувствительный карточный домик: семерка пик и дама треф легли в основание фундамента, их покрыл бубновый король. Из девяти червей и туза пик, использовав восьмерку треф как крышу, он соорудил подле первого второй фундамент, затем связал оба фундамента поставленными на ребро десятками и валетами, положенными поперек дамами и тузами так, чтобы все они взаимно поддерживали друг друга. Затем он решил воздвигнуть на втором этаже и третий и делал это заклинающими движениями руки, которые, должно быть подчиняясь схожим процедурам, знала и моя бедная матушка. И когда он прислонил даму червей к аналогичному королю тоже с красным сердцем, здание отнюдь не рухнуло, нет, оно продолжало стоять, воздушное, чувствительное, стояло, легко дыша, в помещении, полном бездыханных тел и живых, затаивших дыхание, дозволяя нам сложить руки, заставляя скептически настроенного Оскара, который по всем правилам оглядывал карточный домик, забыть про едкий чад и вонь, что извилисто и скупо сочились сквозь дверные щели и создавали впечатление, будто каморка с карточным домиком непосредственно, дверь в дверь, примыкает к преисподней.

Те, на улице, пустили в ход огнеметы, боясь лобовой атаки, они решили просто выкурить последних защитников и довели доктора Михона до того, что он снял стальную каску, схватил простыню, посчитав простыню недостаточно убедительной, добавил к ней свой вытащенный из нагрудного кармашка джентльменский платочек и, размахивая обоими флагами, возвестил сдачу Польской почты.

И все они, примерно тридцать полуслепых, опаленных людей, скрестив на затылке поднятые руки, покинули здание почты через левый подсобный выход и подошли к стене, где ждали медленно подступающих эсэсовских ополченцев. Потом возникли слухи, что в тот короткий промежуток времени, когда защитники почты уже выстроились во дворе, а нападающие хоть и надвигались, но еще не подошли, трое или четверо спаслись бегством: через почтовый гараж, через примыкающий к нему гараж полиции, через пустые, покинутые жителями дома на Реме. Там они нашли себе одежду, даже и с партийными значками, умылись, припарадились для выхода, а потом ушли поодиночке, причем про одного из них говорили даже так: на Грабене в Старом городе он наведался в магазин оптики, велел подобрать ему очки, ибо потерял свои в ходе боевых действий на почте. И, обзаведясь новыми очками, Виктор Велун — а это был именно он даже позволил себе на Дровяном рынке выпить кружечку пива, потом и еще одну, потому что огнеметы вызвали у него сильную жажду, после чего с новыми очками, которые хоть и разогнали отчасти туман перед его взором, но далеко не в той мере, в какой это сделали бы старые, начал свой побег, который продолжается до сего дня, — такое упорство проявляют его преследователи.

Остальные же — а, как я сказал, их было около тридцати не осмелившихся убежать — уже стояли у стены против бокового входа, как раз в ту минуту, когда Ян прислонил даму червей к королю той же масти и с блаженным видом отвел руки.