Жестяной барабан

Господин Мацерат познакомил меня также с некоторыми прежними коллегами, преимущественно джазистами. Каким веселым и общительным ни старался предстать передо мной господин Мюнцер, которого господин Мацерат доверительно называл Клеппом, я до сих пор не нашел в себе ни духу, ни желания и впредь поддерживать с ним контакты.

Хотя благодаря великодушию обвиняемого у меня не было необходимости работать оформителем, я из чистой любви к делу, едва мы возвращались после очередного турне, соглашался оформить несколько витрин. Обвиняемый по-дружески интересовался моей работой, часто поздней ночью стоял на улице и оставался внимательным зрителем моего скромного искусства. Иногда после завершения работы мы предпринимали еще небольшую прогулку по ночному Дюссельдорфу, однако не в пределах Старого города, ибо обвиняемый не переносит утолщенные стекла и вывески трактиров в старонемецком духе. И вот однажды — тут я подхожу к последней части своих показаний — пополуночная прогулка через Унтеррат привела нас к трамвайному депо.

Мы стояли в полном согласии, провожая последний по расписанию трамвай, въезжающий в депо. Это красивое зрелище. Вокруг нас темный город, вдали, поскольку на дворе пятница, горланит пьяный рабочий со стройки. В остальном — тишина, ибо последний возвращающийся в депо трамвай, даже когда он звонит и заставляет звучать закругленные рельсы, шума не производит. Большинство сразу въезжает в депо. Но некоторые продолжают то тут, то там, пустые, но празднично освещенные, стоять на рельсах. Чья же это была идея? Это была наша общая идея. Но высказал ее я. «Ну, дорогой друг, а что если?..» Господин Мацерат кивнул, мы не спеша влезли, я забрался в кабину вожатого, сразу в ней освоился, мягко тронул с места, быстро набрал скорость, короче показал себя хорошим вожатым, по поводу чего господин Мацерат — когда ярко освещенное депо уже осталось позади — дружески произнес следующие слова: «Ясно, Готфрид, что ты крещеный католик, иначе ты не сумел бы так хорошо водить трамвай».

И впрямь это случайное занятие доставило мне бездну радости. В депо, судя по всему, наш отъезд даже и не заметили, потому что никто за нами не гнался, нас можно было также без труда задержать, отключив ток. Я вел вагон по направлению к Флингерну, потом через Флингерн, и уже прикидывал, то ли мне свернуть у Ханиеля влево, то ли подняться к Рату, к Ратингену, когда господин Мацерат попросил меня свернуть в сторону Графенберга и Герресхайма. Хоть мне и внушал опасения крутой подъем перед танцевальным заведением «Львиный замок», я выполнил просьбу обвиняемого, подъем взял, танцзал оставался уже позади, когда мне вдруг пришлось круто затормозить, потому что на путях стояли три человека и скорей требовали, чем просили меня остановиться.

Господин Мацерат уже вскоре после Ханиеля ушел в глубь вагона, чтобы выкурить сигарету. И пришлось мне на правах вожатого кричать: «Прошу садиться». Я заметил, что третий из них, человек без шляпы, которого оба других, в зеленых шляпах с черными лентами, зажав с обеих сторон, держали посредине, при посадке то ли по неуклюжести, то ли по слабости зрения несколько раз ступал мимо подножки. Сопровождающие или охранники — довольно грубо помогли ему подняться на мою переднюю площадку, а оттуда пройти в вагон.

Я уже тронул с места, когда услышал из салона сперва жалобное повизгивание, потом такой звук, словно кто-то отвешивает затрещины, потом, к своему успокоению, решительный голос господина Мацерата, укорявшего севших и призывавшего их не бить раненого, полуслепого человека, который страдает, лишившись своих очков.

Не лезьте не в свое дело! — рявкнула одна из зеленых шляп. — Он еще узнает сегодня, где раки зимуют. И без того история слишком затянулась!