Жестяной самолетик

Нет, ну просто поражаюсь собственному цинизму! Каких-то пять лет назад слезами горькими умывалась, перечитывая «Белого Бима», не говоря уж про «Муму», это со школьных лет для меня самая жуткая книга, Кинг отдыхает. А десятка полтора лет назад, помнится, неделю страдала, узнав, что милая тетенька Варенька, соседка, которая всегда угощает детишек таким вкусным вареньем (Варень-ка, варень-е…), работает на санэпидстанции Айболитом шиворот-навыворот – по-умному ее должность называется «дератизатор». Одно из первых разочарований… а сколько их еще будет?

Наверное, известная степень жестокости (известная ли?) – потребность жизни. Тогда резонерство – предохранитель, позволяющий сознанию продолжать работать в нормальном режиме. Ну, с резонерством проблем не возникнет, наследственность у меня более чем солидная… Кстати, а где папенька? Ведь обещал же меня на остановке встречать! Я что, сама этот сумарь с картошкой до дома попру?!

Палыч

Наши жилища – чудо инженерной мысли, победа общинного сознания над здравым смыслом и триумф стадности. Мы издревле привыкли жить «на миру». Мы только декларируем конфиденциальность частной жизни, подсознательно же стремимся к идеалу эдакой деревеньки на краю Вселенной, три-четыре двора и колодец, нам нужно знать о соседях всю подноготную. Наши лестничные площадки с тремя-четырьмя квартирами – тот же деревенский сход: мужики выходят покурить, побалакать неторопливо между затяжками о том о сем, бабы сплетничают и грызутся, чья нынче очередь мести порожки… наиважнейший вопрос современности, е-мое! Стены между квартирами избавляют лишь от визуального контакта, но видеть не обязательно – достаточно слышать. Захожу я, допустим, в кухню, а за стенкой – характерный звук… Ага, Серега-люмпен деньжатами разжился, яйца колотит, яичницу то ли омлет готовит…

Буль-буль-буль… Нет, это не у меня вода через край раковины хлещет. И не заливает меня никто, к счастью. Нинка посуду моет, и только.

Бум! Бац! Ниче себе! Нинка шкаф уронила? Или таки супруга? Или шкаф на супруга? Судя по обилию ненормативной лексики, последнее ближе всего к истине.

А еще – спасибо Ксюхе – я знаю наизусть весь репертуар Глюкозы. А благодаря ее братишке Кольке могу цитировать по памяти «Раммштайн». Последнее оказалось ценным приобретением. Можно использовать как шокер для учеников и таким образом максимально быстро и без потери нервных клеток устанавливать тишину и порядок в классе.

Ну а если совсем честно, то в мире – это понял еще Робинзон Крузо – нет ничего значительнее и милее частокола, оберегающего твой покой.

Кажется, я становлюсь мизантропом. Скоро на улицу выходить будет тяж… Любка!!! Я ж ее встретить должен!

Ых! Чому я не сокил, чому не летаю?!

Палыч

Длинная, как пищеварительная система гротесковой змеи, комната. Грязно-голубые стены, пергаментно-желтые от старости розетки и выключатели, тканевая финтифлюшка на карнизе под самым потолком, прикидывающаяся шторкой. Этих примет вполне достаточно, чтобы признать казенный дом. А если добавить в интерьер восемь скрипящих и громыхающих панцирных коек и допотопный холодильник, который при включении и выключении подпрыгивает на месте с глухим «тыдых-тых», становится ясно, что речь идет о больничной палате.

Только сейчас, лежа в палате № 6 (о, ирония судьбы!) кардиологического отделения, я задумался о том, насколько издевательски звучит слово «палата» по отношению к столь малопривлекательному помещению. Моему томящемуся в отсутствии впечатлений воображению представилась сказочно прекрасная палата белокаменная. Ну а в ней, как вы правильно догадались, – стол, ломящийся от яств. И восседают за тем столом не собутыльники, но собеседники…

Пресная еда под минералку, пресные разговоры под минералку. Да и собеседники… Удивительное дело, я в палате самый старший, полшажка сделал в сторону шестого десятка. Витьку, надорвавшему физическое и душевное здоровье на уборке богатого дачного урожая горемыке, еще нет пятидесяти, а младшему нашему, Игоряше, едва сравнялось девятнадцать. «Бедный мальчик!» – воскликнет случайный посетитель (наверное, все-таки посетительница) в лучших традициях гуманистической русской литературы. Бедный мальчик! – продолжу я патетически. – Он едва не угодил в Вооруженные Силы с осенним призывом, но у его мамы оказалось достаточно связей и денег, чтобы водворить сына в палату № 6 кардиологического отделения городской больницы «скорой помощи» имени… правильно догадались, наркома Семашко. Бедный мальчик – самый счастливый из нас. Мама кормит его как на убой, а большеглазая девчоночка Женечка тайком таскает ему пиво. Делиться мама Игоряшу не научила. И надежды, что его научит этому армия, похоже, никакой. Мои воспитательные мероприятия успеха не возымели. М-да, наверное, так и приходит старость: понимаешь, что твои настоящие профессиональные успехи позади – как, впрочем, и все остальные – и со зла начинаешь ворчать на молодежь.