Жесткая посадка

– На Нельмане садиться будем, – проорал мне в ухо Петров, усевшись рядом и любовно поглаживая мешок с мешками. – Хариусов вяленых наберём. А тебя куда выбрасывать будем? В Орхоян? На побережье? Там сейчас горбуша идёт. Икра. Ну-ка, чего я взял под икру? А-а-а, вот оно! – Его лицо озарилось доброй радостной детской улыбкой, и я понял, что в Орхоян я прямо сегодня и попаду. Нельзя туда не попасть, раз икра.

Перелёт

Вертолёт ревел турбинами и трясся на земле, как трясётся доживающий свой век холодильник. В какой-то момент мне показалось, что вот-вот от него начнут отлетать болты, гайки, колёса и куски обшивки. Но минут через пять турбины сменили свой рёв на более тонкую песню, машина несколько раз приподнялась и вдруг непринуждённо и легко ушла в небо. Внизу пронеслось изумрудно-зелёное махровое одеяло с разбитым на нём зеркалом – пойма Амура, а затем в иллюминаторах (позднее я узнал, что они зовутся блистерами) появились слои рваной серой ваты.

– Море, – проорал мне на ухо общительный «бортмешок».

– Какое море? Это же туман!

– Ну, Москва, ну, дикость! Туман-то он от чего бывает? От моря, вестимо! Где море, там и туман.

Наблюдать море, представленное перед нами туманом, мне совсем не хотелось, болтать с «бортмешком» – тоже, и я незаметно задремал под покачивание фюзеляжа и рёв двигателей.

В cледующий раз я открыл глаза, когда вертолёт ощутимо качнуло.

Я выглянул в окно и не поверил своим глазам – прямо под брюхом машины, буквально в десяти метрах промелькнула вершина горы – серый развал гигантских камней, торчащие тут и там кусты какой-то сосны – и эта вершина сразу же оборвалась гигантской каменной стеной, уходившей вниз на несколько сотен метров. Там, в конце обрыва, зияла небольшая лужайка и блестели на солнце, как капли ртути, несколько озёр. Я не успел сосредоточиться на этом, совершенно невероятном зрелище, как в иллюминатор вновь полез каменный склон следующей горы, весь сплошняком покрытый всё той же кустарниковой сосной, как папаха – каракулем. Ближе к вершине зелёный каракуль стал разбегаться, освобождая место серым камням, а затем, когда вершина очередной горы снова оказалась в считанных метрах под нами, она оборвалась вниз таким же кольцевым обрывом с сияющими внизу озёрами.

Я глядел в иллюминатор, и меня не покидало странное чувство нереальности – будто мир, который я привык наблюдать в «Клубе кинопутешествий» или «Дискавери», вдруг выплеснулся из экрана телевизора и поместил меня в свои объятия. Всё вокруг выглядело титаническим настолько, что вертолёт, когда-то казавшийся мне гигантским и ни на что не годным сооружением, показался мне утлой скорлупкой, несущейся над волнами этого застывшего бушующего каменного моря.

– Это Прибрежный хребет, – проорал мне на ухо «бортмешок». – По-нашему – просто Хребет. – И я даже сквозь грохот разваливающейся на куски машины понял, что это слово произнесено с большой буквы. – Скоро Орхоян, садимся.

И я увидал совсем рядом, за изломанными горными цепями на фоне синего блёклого неба полосу серой тяжёлой воды. Даже отсюда, из жаркого чрева машины, созданной людьми, ощущался её холод.

– А это – Охотское море, – сказал бортмеханик. – Знаешь, что у нас говорят, – в жизни тот горя не видал, кто по Охотскому морю не ходил! Вон он – Орхоян-то!

Вертолёт наклонился в развороте, и я увидел серую полосу каменистого берега, отделённую от столь же густо-серой воды белой пеной прибоя, и стену отвесных скал, нависших над бескрайним морем, будто отгораживающих от его вторжения материк. И под самыми скалами, на небольшом мысу – высыпанную каким-то гигантом горсть спичечных коробков, случайно вставших на разные грани.

Орхоян.

Как я когда-то прочёл в одной книге, «рейс ваш закончился не на той планете, на которой начался». Истинную правду писал человек!

Орхоян

Вертолёт вышел на посёлок со стороны моря и направился прямо на скальную стену так, как будто он собирался её таранить. Но в какой-то момент он начал двигаться всё медленнее и медленнее, постоянно снижаясь, и в конце концов завис над каким-то галечным пятаком. Вокруг бушевала поднятая винтом песчаная буря, бортмеханик отодвинул в сторону дверь и вытолкнул наружу лестницу.

– Прыгай! – заорал он, выталкивая меня из вертолёта.

– А деньги? – вяло сопротивлялся я, помня, что за доставку с меня обещали взять триста долларов.

– Какие деньги? Здесь Север, если ты людям глянулся – они и без денег всё сделают. А если нет – то и за деньги хрен что получишь, – проорал он мне в ухо последнее нравоучение. Следом за мной на песок полетел мой рюкзак, но ящик с водкой Петров бережно подал мне на руки.

– Не ссы! Жив останешься, заплатишь. – Он махнул рукой, лестница будто сама втянулась внутрь, дверь с лязгом захлопнулась возле моей головы, и вертолёт, грузно качнувшись, ушёл в небо. Про икру они, наверно, вспомнят километров через двести…

Я остался стоять на площадке. Песок, поднятый вертолётом, медленно оседал вокруг, и сквозь это песчаное облако постепенно, как отпечаток на фотобумаге в лаборатории, прорисовывалась окружающая действительность.