Жесткий контакт

– Что-то я раньше вас, сударыня, среди челяди Пал Палыча не замечал. Доложите их благородию – его высочество Граф пожаловал, собственной персоной.

– Великодушно извините, господин Граф. Их благородие изволят почивать.

– А ты, куколка, разбуди вельможу, побеспокой светлейшего.

– Никак невозможно. Они строжайше не велят их…

Евграф Игоревич ударил кулаком в смазливое девичье личико. Девица не оплошала – кошкой скользнула под бьющую руку, пальчиками-коготками поймала запястье ротмистра, крутанулась, и будьте любезны: хрупкая милашка заломала руку барину-драчуну за спину.

– Ох, ловка, чертовка! Ой, полегче! Сломаешь! Где запрещенным приемам научилась, холопка? А вот я на тебя жалобу напишу!

Отворилась дверь во внутренние покои. В комнату-тамбур переместился до того ожидавший в засаде дородный малый. Именно – “переместился”. И “малым” перемещенное толстобрюхое тело назвать возможно разве что в шутку. Килограммов сто пятьдесят в “малом” живого, жирного веса. Будь разрешены соревнования по борьбе сумо, быть сему толстяку чемпионом, право слово!

– Держи его, Улита, крепче, – деловито распорядился толстяк. – Карманы барина проверим, и в погреб его до утра.

– Ой! Ой, не нужно меня в погреб, пожалуйста! – взмолился Евграф Игоревич. – Я болен! У меня клаустрофобия! Я нервный, психованый! В замкнутом пространстве с ума схожу до того, что вот девице-красавице в рыло кулаком… Ой! Больно!.. Простите, братцы! И сестры! Богом прошу, отпустите, а то плохо будет!

– Станет плохо, врача вызовем, – пообещал толстяк, смещая брюхо на кабаньих ножках ближе к Евграфу Игоревичу.

– Ты не понял, братец! Не мне, тебе плохо будет, девушке плохо будет! Отпустите? Нет? Зря…

Позже, много позже, девушка Улита с надеждой понять станет вспоминать маневр несчастного на вид инвалида, который позволил ему с легкостью необычайной освободиться от классического силового удержания. И потенциальный чемпион сумо, пройдет время, срастутся переломы, будет с ужасом вспоминать господина с тросточкой. Но все это будет потом, а сейчас, сказавши “зря”, Евграф Игоревич вдруг разрывает захват девичьих пальцев, освобождает правый кулак и бьет им в кадык тяжеловесу. Толстяк падает, девица за спиной Карпова, получив локтем под дых, отлетает к стенке. Оживает палка в руке инвалида. Взмах, и трещат ребра тяжеловеса, еще взмах, и девушка хватается за подбитое колено.

– Уволит вас, ребятишки, Пал Палыч с работы, – смеется Евграф Игоревич. – Ей-ей уволит. Коли останется кого увольнять. Ну-ка, жирный, доставай коммуникатор! Доставай-доставай, вижу, антенка из кармана торчит. Буди Пал Палыча по экстренной связи! Не хочешь? Тогда выбирай: или сейчас же доложишь о приезде Графа, или убью, сволочь!

– Павел Павлович меня уволят, – захныкал толстяк, но коммуникатор из кармана достал. – Ночью не велено их беспокоить ни в коем разе…

– Ушки заложило, жирный? Я четко сказал – тебя уволят, а то как же?! Или убьют. Уволит Пал Палыч, и завтра, а убью я, и сейчас. Уразумел?

Резиновый набалдашник трости ткнулся в сломанное ребро, толстый закричал. Улита по-кошачьи выгнула спину, зашипела, присела низко, готовая увернуться от беспощадной трости, прыгнуть и атаковать скрюченными пальцами смеющиеся глаза загадочного господина Графа.

Карпов позволил девушке избежать секущего удара тростью, нарочно махнул сучковатой палкой со стальным стержнем излишне широко. Улита прыгнула. Кулак ротмистра встретил ее в полете. И кулак этот был несоизмеримо резче, чем в первый раз.

Слегка подкрашенные губы Улиты брызнули кровью. Девушка свалилась на пол, как марионетка с оборванной нитки.

– Не зли меня, жирный. – Евграф Игоревич слизнул кончиком языка капельку девичьей крови с костяшек плотно сжатого кулака. – Право слово, свинья, пойдешь на сало.

Трость со свистом рассекла воздух, толстяк зажмурился, а когда приоткрыл один глаз, узрел грязный цилиндр резинового набалдашника в опасной близости от своего носа.

– Считаю до трех и ломаю тебе пятачок, хрюшка. Раз…

Куцые пальцы толстого коснулись клавиатуры коммуникатора на счет “два”. Прозвучали первые такты полонеза Огинского, сигнализируя о включении системы подавления всевозможных подслушивающих эфир устройств. Дрогнувший палец прикоснулся к мерцающей синим клавише, Толстяк прижал коммуникатор к уху, вздохнул порывисто, шмыгнул носом.

Ответа сломленный и морально, и физически тяжеловес ожидал, хлюпая в две ноздри и потея. Ему ответили, он чмокнул, втянул сопли ноздрями, пропел в микрофон:

– Алло, Павел Павлович, великодушно… – Толстяк замолчал, слушая реплику абонента и часто моргая… – Павел Павлович, пришлось… – И снова толстяк замолк. – …Экстраординарное, Павел Павлович… – Опять толстяк молчит, ухо, прижатое к динамику, стремительно краснеет. – …Приехали господин Граф. Какой Граф?..

Толстый отлепил коммуникатор от потной щеки, накрыл микрофон дрожащей ладонью, слезящиеся глаза обратились к ротмистру с немым вопросом, а слюнявые губы этот вопрос поспешили озвучить:

– Павел Павлович спрашивают, какой Граф…

– Скажи: “тот самый”.

– Алло. Тот самый. Не понимаете?..