Жестокая одержимость

Отойдя в тихий угол, я достаю свой телефон и, открыв мамин контакт, вижу все мои попытки дозвониться до нее. Они напоминают мне, что я стала одной из забытых ею вещей. Набирая ее номер, я не надеюсь на многое и намереваюсь хотя бы оставить голосовое сообщение, в котором кратко расскажу ей обо всем, что со мной происходит, и дам возможность принять решение – связываться со мной или нет. Просто я больше не могу изводить себя, пытаясь пробиться сквозь ее игнор. Ведь каждый звонок, оставшийся без ответа, причиняет мне боль.

– Вы дозвонились до Ли Рис. В данный момент я не могу ответить на ваш звонок. Пожалуйста, оставьте сообщение.

Отметим, что даже в записанном голосовом сообщении для автоответчика она не дает обещания перезвонить звонящему. Так у нее всегда будет возможность возразить: «Я же не обещала перезвонить тебе, Вайолет».

– Сожалеем, почтовый ящик переполнен. До свидания, – слышу я в трубке, а затем раздается гудок, и линия обрывается.

Несколько секунд я смотрю на экран телефона в недоумении.

– Да ладно?

Я пробую позвонить ей снова, но ответ остается тем же. Неужели она не проверяет голосовую почту или не видела, как накапливаются там мои голосовые сообщения? Возможно, она просто не желает их прослушивать или удалять?

Я пытаюсь дозвониться до нее еще несколько раз, чувствуя, как на меня накатывает истерика. На последней попытке в трубке даже не слышатся гудки. Звонок сразу переходит на голосовую почту.

Это смешно.

Я ведь думала…

Я думала, что если буду действительно в ней нуждаться, то она придет мне на помощь. Рассчитывала, что, если мне будет больно, я смогу попросить ее вернуться, и она вернется.

Но это ложь. Выдумка, которую я придумала, чтобы не впадать в депрессию.

Из моих губ вырывается стон, похожий на визг, как если бы я проводила ногтями по классной доске. От него мое горло саднит, но я не могу остановиться, потому что уже не владею собой.

– Вайолет! – выкрикивает Уиллоу, подбегая ко мне. – Вайолет, перестань! – Она трясет меня за плечи, и я закрываю рот, но этот звук все еще выходит из меня, прячась за зубами, поэтому, чтобы сдержать его, я прижимаю язык к нёбу.

Мое тело будто бы пронзает мучительная боль, и если бы Уиллоу не поддерживала меня, то я бы упала на пол.

– Дыши, – говорит Уиллоу, оглядываясь через плечо, а я понимаю, что перед моими глазами все плывет. – Она не может дышать! Кто-нибудь… черт возьми.

В моих глазах пляшут белые пятна. Я пытаюсь сосредоточиться на Уиллоу, но в моем теле одновременно вспыхивает столько чувств: моя кожа так же, как и легкие, горит, мозг работает со скоростью тысяча миль в секунду, мчась к неизбежному выводу: моей матери просто… Наплевать. На меня.

Внезапно Уиллоу отпускает меня и отходит назад. Я все-таки падаю на пол, пытаясь ухватиться за ее руку, но тут в поле моего зрения появляется кто-то еще.

Грейсон.

Сто́ит мне его увидеть, как я уже не могу сдержать рвущиеся наружу рыдания и буквально складываюсь пополам. Где-то в глубине души я знала, что он придет ко мне, даже когда остальные не смогут. Но он последний, кто должен пострадать от моего публичного срыва.

Возможно, он думает по-другому, потому что я чувствую, как он обнимает меня за колени и спину, прижимая к своей груди. Я открываю рот, потому что мои легкие отчаянно нуждаются в кислороде, но сделать вдох у меня не выходит. Мне кажется, я стала невесомой, но при этом на мою грудь давит груз в тысячу фунтов.

Грейсон несет меня в ванную комнату и сажает на столешницу. Он встает между моих колен и обхватывает мое лицо руками. Наши губы встречаются в поцелуе, но я понятия не имею, что мне с этим делать, поэтому просто хватаю Грейсона за рубашку и притягиваю его к себе. Он целует меня снова и снова, не обращая внимания на слезы, но только спустя несколько секунд я понимаю, что перед поцелуями он набирает в свои легкие как можно больше воздуха, чтобы передать его мне. Это не просто поцелуи, а скорее реанимация.

Он наполняет мои легкие воздухом, а я торопливо выдыхаю через нос. Грейсон неоднократно повторяет это действие, не давая мне времени на размышления. Мой разум, кажется, выключается, когда я осознаю, что его руки все еще обхватывают мое лицо, а губы завладели моими.

Я придвигаюсь к Грейсону еще ближе, а затем обхватываю его бедра ногами и прижимаюсь к нему всем телом.

Он слегка отстраняется и смотрит на меня, а затем проводит большими пальцами под глазами, собирая слезы, которые, вероятно, текут по моим щекам вместе с тушью.

– Ты всегда видишь меня в худшем состоянии, – бормочу я, чувствуя, как в моем горле снова образуется комок.

Чтобы сказать больше, мне приходится жадно глотать ртом воздух, а еще моя голова кружится, будто я не получала кислорода слишком долго.

– Я хочу тебя видеть и в худшем состоянии, – отвечает он. – И в лучшем. И во всех состояниях между ними, – признается он, но я не знаю, что ему ответить. – Расскажи мне, что случилось.

– Моя мама, – отвечаю я и закрываю глаза, из которых снова начинают литься слезы.