Жестокая охота

Росомаха, раздосадованная неудачей, с минуту царапала длинными когтями кору лиственницы, вымещая злобу, а потом, не обращая внимания на россыпь свежих беличьих следов, направилась к речной излучине, намереваясь поохотиться на куропаток. Солнце уже зацепилось краешком за вершину сопки, и вечер неторопливо стал выползать из глубоких таежных распадков. Росомаха брела по сугробам, не выбирая дороги, — голод отобрал у нее последние силы, и она шла напрямик, не рыская в поисках тропы.

Неожиданно хищница остановилась, подняла вверх голову и стала принюхиваться. Нерешительность, даже боязнь чувствовались во всех ее движениях после того, как она снова двинулась в путь, — этот резкий, неприятный запах таил угрозу и был ей хорошо знаком; запах человека, самого сильного и страшного врага. В другое время, при других обстоятельствах, росомаха бежала бы подальше от этих мест, но теперь голод заставил ее превозмочь страх. Все убыстряя ход, росомаха проскочила густой подлесок и вышла к берегу реки. Глубокая борозда взрыхленного снега синела на укутанной ветром скатерти речного русла, исчезая за крохотным островком, который щетинился невысокими кустиками…

* * *

Охотник успокоился только тогда, когда между ним и росомахой выросла стена огня. Он понял, что хищница вышла па его след, сразу же, как только заприметил тень, мелькнувшую на одном из островков среди полузасыпанного снегом высокого и густого разнотравья. Чтобы убедиться в этом, не поленился сделать небольшой крюк — цепочка следов, чуть более размашистых, чем обычно, подсказала ему, что росомаха вышла на охоту. И ее добычей должен стать он.

Охотник не боялся росомахи — долгие годы, проведенные в тайге наедине с природой, приучили его пренебрегать опасностями. И сейчас его не страшило нападение хищницы; нож и топорик в его руках были оружием не менее грозным, чем ружье. Другое заставило трепетать сердце; росомаха обычно идет по следу человека только в том случае, когда уверена, что его ждет скорая кончина. Инстинкт редко подводит зверя.

Ночью охотник не спал, подбрасывая в костер, окружавший его кольцом жаркого пламени, сушины и коряги. Их было вдоволь на островке, где он устроил себе ночлег. Росомаха не показывалась, но ее незримое присутствие человек ощущал каждым нервом. Только перед рассветом охотник забылся тревожным сном. Проснулся мгновенно, с ощущением надвигающейся опасности — росомаха, осторожно посматривая в его сторону, пробовала лапой остывшие уголья, не решаясь одним прыжком преодолеть разделяющее их пространство,. Метнулась в сторону, увернувшись от брошенной палки, и скрылась в зарослях.

Потеплело. Солнце так и не пробилось сквозь грязно-серую пелену низко нависших над тайгой туч; пошел снег, крупный, разлапистый. Охотник ковылял, прижимаясь поближе к крутому берегу, не оглядываясь на росомаху — не хватало сил. Она шла сзади, несколько поодаль, даже не пытаясь скрываться среди деревьев. Изредка ложилась на землю, чтобы отдохнуть чуток, а потом размашистым скоком снова догоняла человека и плелась за ним размеренно, стараясь ступать по проложенному следу. Несколько раз охотник пугал зверя винтовкой, которую так и не решился бросить, — снимал с плеч, щелкал затвором, целился. Сначала хищница убегала, прячась в чащобе, по затем пообвыкла — умная тварь! — и больше не обращала внимания на его попытки отогнать ее. Может, еще потому, что у самой силы были на исходе.

Однажды охотнику почудился гул мотора. Он долго прислушивался, сняв шапку, но так ничего и не услышал — поднялся ветер.

Охотник упрямо продвигался вперед. На следующем привале, едва костер задымил, зазмеился первыми, еще робкими, язычками пламени, он уснул. Уснул, как только коснулся земли, словно провалился в бездонный колодец — без мыслей, без страха за свою жизнь, скованный отупляющим безразличием и усталостью.

Росомаха дышала тяжело и часто. Она лежала в нескольких шагах от угасающего костра, по-собачьи положив голову на лапы, и не мигая смотрела на неподвижную человеческую фигуру, которая изредка появлялась среди жаркой огненной пелены, — ждала. Пустой желудок сводили судорога, и хищница ерзала, словно пытаясь устроиться поудобней. Наконец она вскочила и двинулась вперед. Остановилась в нерешительности, даже заскулила чуть слышно, колеблясь, — страх перед человеком был силен, и даже свирепый голод не смог до конца заглушить его. Но вот она сделала шаг, другой, затем мягким прыжком перемахнула через угли — и снова застыла, будто примеряясь, с которой стороны лучше напасть.