Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины XX и начала XXI века

Газета «Bayernkurier», выражавшая позицию ХСС, назвала выставку «тенденциозной левой затеей» и «демагогической инсценировкой», обвинив ее инициаторов в попытках «оскорбить честь миллионов немцев» и начать «поход с целью уничтожения немецкого народа». Нюрнбергский процесс против главных военных преступников был при этом назван «карательной акцией против Германии»[925]. В свою очередь, «Frankfurter Allgemeine Zeitung» писала о том, что авторы экспозиции при помощи «многочисленных преувеличений и искажений» ставят своей целью доказательство тезиса о «монопольной вине» солдат, «всего лишь выполнявших свой долг»[926]. Баварское министерство культуры «не рекомендовало» учителям истории использовать на уроках материалы экспозиции[927]. Военнослужащим бундесвера было запрещено появляться на выставке в форме[928]. Был опубликован призыв нескольких «традиционных союзов» бывших военнослужащих вермахта (в том числе объединения бывших горных стрелков) «восстать против выставки», «бойкотировать выставку», которая «стремится оклеветать мужественных солдат». Ее документы были стандартно названы «односторонними, недифференцированными, стремящимися нанести удар по достоинству нации»[929].

Продолжалась полемика и в прессе. Популярная мюнхенская «Abendzeitung» писала: «Без германского вермахта не было бы Освенцима, Лидице и Орадура. Пока держался фронт, эсэсовские палачи могли зверствовать в тылу. Без германского вермахта не было бы 58 миллионов убитых. Военнослужащие вермахта грабили, убивали на этой грязной войне. Таковы исторические факты. Но в стране палачей и их пособников, в стране, где во времена фашизма многие молчали, трудно говорить о страшной правде — даже 50 лет спустя»[930].

24 февраля состоялось официальное открытие выставки. Университетский зал был переполнен. Обербугомистр Мюнхена социал-демократ Кристиан Уде нашел нужные слова: «Когда 22 июня 1941 г. началась агрессия против Советского Союза, это не было “превентивным ударом” против “еврейского большевизма”. Не было и речи о том, чтобы там, за тысячи километров от границ Германии, осуществлялась защита родины или свободы немецких женщин и детей. Вермахт вел захватническую войну по “завоеванию жизненного пространства”, войну на уничтожение “красных недочеловеков”. Так приказывал Гитлер, не встретивший никакой критики или сопротивления со стороны верховного командования вермахта»[931].

Речь Яна Филиппа Реемтсмы была выступлением ученого — приверженца исторической справедливости: «Война германского вермахта “на Востоке” не была войной одной армии против другой армии. Это была война против народа, одну часть которого — евреев — следовало уничтожить, а другую поработить. Преступления не были здесь каким-то исключением, именно они являлись лицом этой войны». И далее: самое главное и самое обидное для большинства немцев: «Преступления вермахта были по определению потенциальными преступлениями каждого солдата, преступлениями мужей, отцов, братьев и дедов». Реемтсма перебросил смысловой мост между прошлым и настоящим: «Война — это состояние общества. Выставка показывает германское общество таким, каким он было 50 лет назад. Реакция на выставку отражает состояние нашего общества»[932].

Какой же была эта реакция? Начиная с 25 февраля на Мариенплац с утра до вечера выстраивались очереди. Поступали заявки на экскурсии для школьных классов. Приходили солдаты и офицеры бундесвера и в форме, и в гражданской одежде. Люди ждали часами. Не так уж неправ был журналист одной из региональных газет, утверждавший, что значительная часть успеха выставки была достигнута «благодаря высказываниям Гаувайлера, благодаря акциям мюнхенской организации ХСС»[933].

«Совершенно незнакомые друг с другом представители различных поколений, — отмечала «Süddeutsche Zeitung», — вступают в общий разговор. Такого здесь еще не было»[934]. Живую зарисовку происходившего перед входом в ратушу оставила американская журналистка: «Каждый раз, когда приподымается крышка над котлом германской истории, страсти бьют ключом. Но иногда вода выходит за края котла. В толпе спорящих перед ратушей разъяренные люди 65 лет и старше — они были участниками войны. Я подошла к группе этих людей и попросила каждого в отдельности сказать, почему они выступают против выставки. Один из них посмотрел на меня, помолчал, и вдруг его прорвало. Это не была полемика с выставкой, но истории об их отцах и братьях, о тяготах войны, о них самих. Истории, которые они давно уже хотели выплеснуть из себя»[935].