Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины XX и начала XXI века

Одновременно предпринималась попытка пересмотреть причины Второй мировой войны и геноцида по отношению к еврейскому населению Европы. Нольте и его сторонники объявляли эти преступления «ответом» на мифическое «объявление войны» Гитлеру со стороны международных еврейских организаций. Тезис о нацистской диктатуре как орудии «превентивного убийства» был органично дополнен установкой об «оборонительной» войне Гитлера против СССР. Абсурдная версия о «справедливом походе на Восток» была явно неприемлема для общественного сознания, поэтому «стилизация» характера войны коснулась ее заключительной фазы, когда боевые действия велись уже на территории Германии.

В апреле 1986 г. в газете «Die Welt» была опубликована серия статей Хильгрубера, вышедшая вскоре в виде брошюры «Двойной закат. Крах германского рейха и конец европейского еврейства». В трактовке кельнского историка (в свое время немало сделавшего для выявления преступного характера германской агрессии против СССР) гитлеровский режим образца 1944–1945 гг. приобретал фальшивую маску «защитника Запада» от «азиатских орд». По утверждению автора, гитлеровская армия, «самоотверженно сражаясь на Востоке», «спасала население рейха» и всей Европы от «большевистского потопа». Поражение диктатуры оказывалось равнозначным «поражению Европы»[617]. Вновь появилась на свет (в статьях журналиста Гюнтера Гилессена и сотрудника Ведомства военно-исторических исследований Иоахима Хоффмана[618]) многократно опровергнутая легенда о «превентивном» характере нападения фашистской Германии на Советский Союз.

Ганс Моммзен видел серьезную потенциальную опасность в том, что «оказалась зыбкой демаркационная линия» между респектабельной наукой и маргинальной неонацистской прессой[619]. Версии, которые «до недавнего времени считались экстремистскими и находились под знаком табу в качестве близких к идеям национал-социализма», — писал Арно Клённе, — неожиданно стали «приемлемыми для приличного общества»[620].

В связи с этим уместно сказать и об оценке Фрицем Фишером попыток Эрнста Нольте навязать общественному мнению тезис о «вторичной природе» гитлеризма. Фишер напомнил о неразрывной связи указанной версии с прежними — многократно отвергнутыми — тезисами консервативных историков. Фишер подчеркивал опасность ложных установок, при помощи которых «национал-социализм и Гитлер удаляются из германской истории и именуются реакцией на большевизм, на преступления сталинизма»[621].

Почему в роли зачинателей дискуссии выступили авторитетные ученые, почему они пошли, по существу, на повторение определенных установок маргинальной публицистики? Очевидно, объяснение (если отвлечься от явных личных пристрастий и неумеренных амбиций Нольте и Хильгрубера) следует искать в изменении общественно-политического климата ФРГ.

Несомненно, существовала прямая связь между публикациями указанных авторов и событиями, происходившими в Советском Союзе на начальной фазе перестройки. Почему разоблачения сталинизма — необходимые и благотворные — стали питательной средой для «обезвреживания» национал-социализма? Не по причине ли непростительной запоздалости и явной непоследовательности кампании по «преодолению культа Сталина»?

В течение месяца после пробной атаки Хильгрубера и Нольте в западногерманской прессе отсутствовали какие-либо отклики на нее. Наверняка, это было следствием слабостей ведущих течений исторической мысли ФРГ: консервативные историки предлагали свое решение проблем, которые явно недостаточно разрабатывались исследователями либерального направления. Честь немецкой интеллигенции была спасена Юргеном Хабермасом, опубликовавшим в еженедельнике «Die Zeit» статью «Апологетические тенденции в германской историографии новейшего времени». Хабермас дал предельно точную и яркую характеристику концепции Нольте, которая «позволяет лишить нацистские преступления их исключительности, представив их всего лишь как ответ на угрозу уничтожения (сохраняющуюся и по сей день) со стороны большевиков. Освенцим утрачивает теперь свое значение зловещего символа преступлений германского фашизма и превращается всего лишь в техническое новшество, внедрение которого объясняется “азиатской” угрозой со стороны врага, все еще находящегося у наших ворот»[622]. Хабермас писал, что «сорок лет спустя продолжается — в иной форме — спор, начатый Карлом Ясперсом»: «В центре дискуссии находится вопрос о том, какие исторические уроки извлечет общественное сознание из периода нацистской диктатуры». Философ предупреждал об опасности утраты памяти о Третьем рейхе — «памяти, отягощенной виной». Память о режиме Хабермас именовал «фильтром, через который проходит культурная субстанция, востребованная волей и сознанием»[623]. Брошат сравнил выступление Хабермаса со «свежим порывом ветра, который очистил атмосферу»[624].