Жестокие и любимые

Она смеется и возвращается к Фейсбуку на своем лэптопе. Я говорила, что в университете круто? Вот вам еще одно доказательство: профессорам плевать, слушаете вы их или нет. За исключением редких выкриков из ниоткуда супергромких ругательств, они игнорируют всякий интернет-серфинг и смс-рассылку. Мы платим, чтобы быть здесь, а не наоборот. Конечно, это изменится, когда мы переместимся в лаборатории, но прямо сейчас это Шангри-Ла. Ой, давайте не будем говорить о лабораториях, потому что мысль о том, что вокруг меня будут легковоспламеняющиеся химикаты, столь волнующая, что в ожидании мне ежесекундно приходится бороться против неконтролируемого осушения мочевого пузыря. Да здравствует наука! Да здравствуют легковоспламеняющиеся химикаты!

Мама звонит каждый вечер. Ну, так ведь делают все мамы, причем сопровождая это печальными вздохами. Но моя мама и так всегда много вздыхала, потому что большую часть времени она грустит, ладно, еще потому, что такая ненормальная дочь, как я, способна измотать любую смертную человеческую душу. Кроме Бейонсе, но все мы знаем, что она бессмертна, а также что у нее есть Блю Айви, которую я НЕНАВИЖУ, потому что это так несправедливо, ведь Бейонсе должна была быть моей матерью.

– У Бейонсе ужасная музыка, – делится своим мнением Иветта, когда мы идем на обед.

– Ну конечно, – отвечаю я. – Позволь мне занести это в свой мини-списочек под называнием «Двадцать пять причин, почему ты разделишь со мной вечность мучений в кальдере королевства Вельзевула».

– Ты очень много разговариваешь сама с собой. Это врожденный дефект?

– Типа того, побочный эффект от радиоактивных отходов, в которых искупалась мама, будучи беременной мною.

Иветта открывает рот, желая что-то сказать, но затем закрывает его и становится цвета сэндвича с кетчупом: белой по краям, красной в середине. Я следую за ее взглядом к стайке девушек, однако не успеваю определить, которая из флайледи привлекла ее внимание, поскольку Иветта приходит в себя и, прочистив горло, быстро хватает тарелку с супом.

– Ладно, – еле выдавливает она. – В Эмель Холле проходят музыкальные выступления. В основном там участвуют потные чуваки с барабанами и кавер-версиями рок-группы «Алиса в цепях». Короче, ты должна прийти и погрузиться в настоящую музыку.

– Подожди, остановись, мы просто проигнорируем то, что ты...

Иветта внезапно перепрофилирует свой суп в средство для мытья полов.

– Я что? – резко произносит она.

– Ох, ничего. Проехали. Хорошо, я приду. Вход свободный?

Она заметно расслабляется.

– Да. Что ж, увидимся в семь?

Я отвечаю ей посредственным разбиванием воображаемой гитары, она ухмыляется, а затем уходит. Я беру кусочек пиццы и выхожу на террасу, где угасающее солнце окрашивает все в золото и серебро. Тени от деревьев постепенно становятся длиннее, запутываясь и распутываясь вновь в тени прохожих.

И тут я вижу его.

Я пытаюсь отвести взгляд. Действительно пытаюсь. Но не могу. Голова наполняется диким звоном, и я забываю, как глотать. Кожа вспыхивает, а затем резко леденеет, словно я нахожусь на Аляске. Я начинаю потеть, яростно ища глазами выход отсюда. Лестница, запасная лестница через кафетерий. Я даже не думаю, просто действую. На автопилоте беру свою тарелку и выбрасываю ее. Это занимает всего две секунды, но за эти две секунды мной овладевает чистый ужас, поэтому я не могу сбежать, а лишь кое-как добираюсь до кафетерия и через окно наблюдаю за его приближением.

Волнистые темно-коричневые волосы спадают на глаза цвета стали. Настолько темные, что в них не увидишь отражение света. Глаза цвета меча и океана – такие же ужасающие, коварные и смертельные. Он доказал это, убив небольшую часть меня. Под определенным углом он похож на участника британского бой-бэнда. Густые брови, пухлые губы, а на носу все те же веснушки, веснушки, о которых я написала дурацкое стихотворение. Каким же он стал высоким, он выше большинства здешних парней, а его бицепсы просто огромные, он так хорош собой, что каждая девчонка при виде него будет пускать слюни, каждая, кроме меня, у меня сей вид вызывает лишь тошноту. Мне дико хочется наблевать прямо здесь, на все растения в горшках, за которыми прячусь. Однако я не могу пошевелиться, поскольку паника сковала все мое тело и превратила мозг в кашу.

Что! Черт! Побери! Здесь! Делает! Безымянный!