Жестокие игры

Тьфу ты! И глядя на него, мне вспомнился анекдот. Армянское радио спрашивают: «Что такое — черт те что и сбоку бантик?» Немного подумав, армянское радио отвечат: «Обнаженный мужчина в профиль». Авторы анекдота все больше видели вот таких вот мужиков. Ага.

Немного успокоившись, Леонтьев поднимает на меня заплаканные глаза, спрашивает:

— Что же теперь со мной будет?

— Это в большей степени зависит от вас самого, — многозназчительно говорю я.

— Как это?

— Я предлагаю вам сотрудничество, Владислав Юрьевич. И от того насколько успешным оно будет, многое зависит и в вашей дальнейшей судьбе.

— Вы думаете, что это возможно? — с надеждой спрашивает Леонтьев.

— Я не думаю, — я в этом уверен.

— А что я должен буду делать?

— Во-первых, рассказать все о вашей системе безопасности.

— А что во-вторых?

— Давайте начнем пока с этого.

Леонтьев возвращает стакан Светлане. Достает носовой платок, вытерает им лицо. Глубоко вздыхает и покорно говорит:

— Хорошо. Задавайте вопросы. Я постараюсь на них ответить.

— Вы уж очень постарайтесь, любезный. Не вводите, тасазать, нас в искушение немедленно вас арестовать.

От этого страшного слова Леонтьев вздрогнул, поспешно заверил меня:

— Да-да, это конечно. Всем, чем могу, чем располагаю. А что вас, собственно, интересует?

— Нас интересует все.

— Это конечно. С чего же начать?

— С самого начала, разумеется. Расскажите, как дошли до жизни такой. Каким образом стали шефом службы безопасности мафии.

— Какой ещё мафии?! — сильно испугался Леонтьев. — Я как раз ничего такого. Просто деловой мир нуждается в охране. Вот меня и попросили, так сказать.

Я встретил его слова скептической улыбкой.

— Попросили заняться отстрелом работников прокуратуры, ФСБ, милиции? Так что ли?

— Ну зачем же вы так, Сергей Иванович, — завилял взглядом Леонтьев. — Я ничего такого... Как пожно!

— А я и не говорю, что это делали вы лично. Это делали другие по вашему заданию. Кстати, вас Поляков надоумил убрать меня?

— Вы и это?... — промямлил он, готовый в новь расплакаться. — Да. Он.

— Хватит! Надоело! — сказал я в сердцах. — Я вовсе не намерен тянуть из вас клещами каждое слово. Или вы все рассказываете, или я вас арестовываю к чертовой матери!

— Хорошо, хорошо, я все, как на духу, — вновь заверил меня Леонтьев и начал свой рассказ...

Глава пятая: Говоров. Пора и честь знать.

Похоже, что я функтус оффицио (сделал свое дело), как тот мавр. Очень похоже. «Скандал! Какой большой скандал! Я оказался в узком промежутке. Ведь я мог дать не то, что дал, что мне двалось ради шутки». Точно. Но здесь уж, как кому повезет. Мне не повезло. Жаль конечно. Но ничего не поделаешь — значит не судьба. Бывает. Бывает и хуже. Как говорится, — все потеряно, кроме чести. А этого я не отдам никаким сатрапам и палачам. Это единственное, что согревает душу и освещает сумерки бытия. Все, что имею, ношу с собой. Вот именно. И делиться этим ни с кем не собираюсь. Что ещё могут придумать эти выродки? Их методы примитивны, как палочка Коха, и тривиальны. Жестокость их произрастает из страха за собственную шкуру и от бессилия. И мне их откровенно жаль, ибо многие из них сами не ведают, что творят. Факт. И потом, что значит моя бренная жизнь по сравнению с вечностью? Краткий миг, вспышка метеорита.

Но как же болит тело. Адская боль! Но это ничего, скоро уже. Скоро оно будет холодным и бесчувственным и к боли, и ко всему прочему, и навсегда успокоится где-нибудь под плакучими ивами, дав пищу червям, жукам и прочей живности. Таковы непреложные законы бытия, коловращение природы. Рано или поздно, но это случиться с каждым. Но если верить моей же теории, родившейся в колонии особого режима, то именно с этого момента и начинается собственно сама жизнь, как способ существования мыслящей энергии. До этого наше бренное тело является лишь повивальной бабкой новой зараждающейся жизни. И насколько успешными будут роды — зависит вся дальнейшая жизнь, а у неё нет временных пределов. Как сказал Паскаль: «Величие человека тем и велико, что он сознает свое ничтожество». К этому я бы добавил — осознает ничтожество своего земного существования, так как оно ничто иное, как лишь придверие жизни, её нулевой цикл или уровень. Всякая же гордыня, спесь, чванство, жестокость — могут свидетльствать, что роды оказались не удавшимися. Только и всего.