Жестокие игры

— В определенной степени. У меня хорошие отношения с управляющим.

— Вот когда вы с ним переговорите на этот счет, тогда и потолкуем.

— А в принципе? В принципе вы не против?

— Я подумаю. Посоветуюсь со Светланой, — пообещал я.

Расстались мы в этот вечер почти друзьями.

Глава шестая: Говоров. Третий «господин».

Все те же симпатичные ребята с хорошо развитой мускулатурой и с почти не тронутыми цивилизацией мозгами, которые совсем недавно едва не помогли мне стать хомо бывшими, подхватили меня по белы руки, выволокли в холл и по винтовой лестнице подняли на второй этаж. Напротив массивной дубовой двери они придали моему телу строго вертикальное положение, одернули мой пиджак, разгладили руками, и тот, кто имел преимущественное право голоса, сказал удовлетворенно:

— Порядок!

Его приятель подтвердил это кивком головы. Похоже, что он ещё не научился говорить. Хотя кое-что уже понимал, а вот говорить — не научился.

Вскоре появился их шеф — яркий представитель юрского периода, сторонник палочных аргументов в споре интеллектов. Он строго и взыскательно осмотрел меня, снял чего-то там с моего пиджака и, как только-что это делал его подчиненный, вдохновенно продекламировал:

— Порядок!

Я невольно им позавидовал. Хорошо этим ребятам живется. Факт. Все-то у них в порядке. Если бы они получили задание отправить меня прямиком в прошлое, то, осмотрев мой молодой и красивый труп, они вот так же сказали бы: «Порядок!» К моему счастью — они такого задания не получили.

Шеф, почтительно склонившись перед дверью, будто метрдотель ресторана — перед почетными гостями, осторожно постучал. Подождал, прислушиваясь. Затем приоткрыл дверь, спросил заискивающе:

— Разрешите, Виктор Ильич?!

— Чего уж там ага... Входите, — раздался скрипучий голос Сосновского.

И мы оказались в довольно просторном кабинете, выполненном в стиле барокко — пышно и помпезно. Современный Растрелли здорово над ним потрудился, чтобы заслужить одобрение олигарха. Обилие хрусталя и позолоты ослепляло. Даже письменный стол из орехового дерева с гнутыми ножками и изукрашенный позолоченной вязью был подлинным произведением и смог бы достойно представлять его автора в музее декаративно-прикладного искусства. И за этим столом, посреди этой роскоши сидел черненький плюгавенький хомункулюс (человечек), герой телеэкрана и политических скандалов, этакая ходячая карикатура Кукриниксов. Если бы меня спросили, — как выглядит современная Россия? Я бы не задумываясь ответил — как Виктор Ильич Сосновский — столь же жалко и нелепо.

Сосновский пробуравил меня насквозь черными умными глазками. Но это ему показалось недостаточным. Выскочил из-за стола, подкатил на коротких ножках, схватил меня за предплечье, помял его, будто желал убедиться — материален ли я, и только затем проговорил:

— Вот каков... Однако каков. Здравствуйте ага!

— Авэ, цезар, моритури тэ салютант! — ответил со свойственной мне иронической улыбкой.

— Чего это он того? — обратился босс к шефу службы безопасности.

Тот лишь пожал плечами, обнаружив тем самым полное незнание латыни. Потребовал от меня:

— Скажи по русски.

— Я сказал: "Здравствуй, Цезарь! Идущие на смерть тебя приветствуют!

Сосновский заливисто рассмеялся. Очевидно, ему очень понравилось сравнение с Цезарем.

— Это хорошо того... Кхе-кхе... Юмор, да?... Смешно ага. Рад того, этого... Да вы чего же... Садитесь того. — Он повернулся к шефу службы безопасности, все ещё скрывавшемуся от меня под псевдонимом Ашот Насырович: — Как его?

— Максим Казимирович, — подсказал тот.

— Ага. Садитесь, Максим Казимирович... А то чего уж... В ногах того...

Так и не дождавшись от него ответа — что же у меня в ногах, я сел. Он оббежал стол, сел на свое законное место и, небрежным жестом указав на дверь, сказал:

— А вы, дружочки, того... Идите ага.

Бой-скауты со своим шефом незаметно вышли. Мы с олигархом остались вдвоем и принялись заинтересованно друг друга рассматривать. Он пытался острым, как язык Жванецкого, и «твердым», как слово президента, взглядом просверлить в моем лбу дырку, чтобы подсмотреть мои тайные помыслы. Я, как мог, этому противился. Наконец, мне эти гляделки надоели и я сказал:

— Давно мечтал с вами познакомиться, Виктор Ильич. Меня всегда удивляло, как вам удалось, выражаясь словами Салтыкова-Щедрина, «Капитал приобрести и невинность соблюсти»? Удивительно! Я бы, лично, так не смог.

Быстрый ум Сосновского мгновенно среагировал на мои слова, уловив в них насмешку. О своей «невинности» он знал лучше, чем кто-либо и давно уже на этот счет не питал никаких иллюзий. Лицо его посерело. Взгляд черных глаз стал злым и колючим.

— Вы это того... Нехорошо. — Чтобы усилить эффект, он даже погрозил мне пальцем, повторил: — Нехорошо! Зачем это... Вам палец в рот... Не клади в рот.

— Ну что вы, Виктор Ильич, такое говорите! — почти искренне удивился я. — Мне совершенно непонятны причины вашего недоверия. Вы первый раз меня видите, а уже так против меня настроены! Обидно, знаете ли. И очень!