Жестокие игры

— И каким же образом вас угораздило им оказаться? — усмехнулся Долматов.

— В вашем вопросе чувствуется насмешка и недоверие. Поэтому, милостивый государь, я отказываюсь отвечать, — нарисовл я на лице оскорбленную добродетель.

— Да нет, Андрей Петрович, это вам показалось, — заверил подполковник. — У меня и в мыслях ничего подобного не было.

— В таком случае я могу продолжать?

— Конечно.

— И вам это будет интересно?

Игорь Викторович сокрушенно покачал головой, как бы говоря — с тобой, парень, не соскучишься, надобно терпение иметь, чтобы общаться.

— Очень интересно, — тяжело вздохнул он

— Как гласит наше семейное предание, — когда мой великожержавный прародитель отказался от трона и, решив посвятить свою жизнь исключительно Богу. простым странником пошел в Тибет, то случайно проходил по нашей деревне и остановился на постой у моей прародительнице Ульяне. Итогом их мимолетной любви была моя пра-пра-прабабушка Евдокия. Вот такая вот удивительная история. И вот откуда у меня такая патологическая любовь к точности.

— Да, история действительно того. Вы и вызвали меня для того, чтобы её поведать?

— Не только для этого. У меня есть и ещё не менее интересная.

После моего сообщения, Долматов глубоко задумался.

— Это может поставить под удар всю операцию, — сказал сокрушенно. — Как некстати эти киллеры!

— А вы считаете, что они когда-нибудь бывают кстати?

— Что?... Ах, это. Да, действительно, сказанул, называется. Что же теперь делать?

— Я думаю, что необходимо срочно сообщить Иванову. Речь идет о его жизни и смерти.

— Это само-собой. А что дальше?

— А дальше, — я индифферентно пожал плечами. — Дальше пусть болит голова у дятла.

— Это конечно, — согласился со мной Долматов.

Глава шестая. Пора ага действовать.

С тех самых пор, как Виктора Ильича посетил во сне этот... Как его... Никакого покоя ага в этой... Никакого покоя в душе. Измучился весь. Стоит только глаза того, как он тут он вот. Страшно. Чего только ни того... Ничего не помогает. Сколько этих... экстрасенсов. Ничего. Врут все дураки. Дармоеды! Напридумывали всякого. Только людям мозги ага. Вот и сейчас этот... Приходил этот. До сих пор поджилки того... трясутся. И пот ага... Что делать?

Сосновский с содраганием вспомнил только-что увиденный сон.

Приснилось, будто он сидел в любимом своем... кресле своем и смотрел этот... телевизор ага. Красивая дикторша, похожая на эту... Как ее? Похожая на ту самую японскую гейшу ага... Дикторша чего-то говорила. А чего? Он уже не того... Не помнит уже. И, вдруг, обращаясь к нему, сказала:

— Виктор Ильич, вы почему на меня так смотрите?

Он до того растерялся, что первое время не того... Не нашелся, что ответить. А она на него так это ага... осуждающе. И ждет этого... Ответа ждет.

— То-есть как это... Обычно, я извиняюсь.

— Нет не обычно! — рассердилась дикторша. — Вы меня раздеваете!

— То-есть как это? Когда вы там, а я того... Я вот он.

— Вы меня взглядом раздеваете, бессовестный! — вскричала она. — Видите, что наделали?!

И действительно, на ней уже ничего, ни того... Голая совсем, И груди, как эти... Как дыни. Тяжелые ага. Он до того испугался, что закрыл глаза. А когда открыл, то уже никакого телевизора ни того... Вместо него этот... Этот в кресле сидел. Взгляд мрачный. Бородка клинышком и все такое... И усмешка нехорошая ага.

— Пойдем! — сказал властно.

— Но я ещё не того... Не готов еще, — пролепетал Виктор Ильич.

— А мне плевать! — Этот схватил Сосновского сильной и твердой, как этот... как камень, рукой и они оказались в каком-то огромном зале. Здесь было душно и влажно. Все было, как на этих... Как на картинках... Он видел ага. И костры. И котлы. А в них эти... грешники. А рядом черти. Грешники кричали. А черти смеялись... Страшно!

— Нравится? — спросил насмешливо этот.

— Чего ж тут того-этого... — промямлил Сосновский, едва не теряя сознание от переживаний.

— Экий ты, Витя, жалкий! презрительно сказал этот. — Тьфу! Смотреть противно! Слизняк!

— Будешь тут... Когда такое... Такое тут. Страшно!

— "Страшно!" — смешно передразнил его этот. — А пакостить людям не страшно было, негодник? Удовольствие испытывал.

— Ну зачем вы так-то?! — слезливо проговорил Сосновский.

— Значит знаю, что говорю. Я тебя, архаровца, насквозь вижу. Все твое черное нутро у меня, как на ладони. И вооще. ты меня разочаровал.

— Но отчего же. Я очень того... Очень старался, — угодливо проговорил Виктор Ильич.

Но этот не обратил на его слова никакого внимания.

— Я думал, что из тебя получится приличный злодей. А ты так себе — мелкий пакостник и ничего более. Пойдем!

И они оказались в каком-то сумрачном зале не зале, а так... — не поймешь что. Здесь было много черных этих... Черных столбов. А на каждом... На каждом грешник ага висел. А на груди... Табличка на груди. Как у этих... Как у партизан. «Грешник такой-то». А тишина такая, что ничего ага... Безмолвие. Жутко! Этот подвел его к пустому столбу. А там на гвоздике... Табличка на гвоздике: «Грешник Сосновский В.И»

— Влезай! — приказал этот, указывая на столб.

— Не-е-ет! — закричал Виктор Ильич и проснулся.