Жестокий расцвет

Л. ЛЕВИН

ЖЕСТОКИЙ РАСЦВЕТ

"А ВЕЧЕРОМ, КАК ПОЕЗД, МЧАЛСЯ ЧАЙНИК..."

Если, оказавшись в Ленинграде, вы пойдете по Невскому, свернете на Фонтанку и направитесь к цирку, то по левой стороне улицы, неподалеку от цирка уви­дите старый дом с балконом. Его адрес — Фонтанка, семь. Теперь уже мало кто по­мнит, что в конце 20-х — начале 30-х годов этот дом — Дом печати — был центром литературной жизни Ленинграда. На балкон этого дома весной 1930 года (неужели прошло почти полвека?) вышел Виссарион Саянов, чтобы подтвердить собравшейся внизу толпе горестную весть о самоубийстве Владимира Маяковского.

На первом этаже Дома печати (как войдешь в вестибюль, по коридору направо), в маленькой комнате ютилась Ленинградская ассоциация пролетарских писателей (сокращенно ЛАПП). Осенью 1929 года я пришел сюда, чтобы вступить в ее ряды. Важ­ный молодой человек с папироской в углу рта спросил, сколько мне лет, откуда я, в каком жанре работаю и каково мое, так сказать, общественное положение. Я отве­тил, что мне восемнадцать лет, приехал я из Перми, несколько лет состоял в местной АПП, выступал с рецензиями в пермской газете "Звезда", а теперь учусь в Ленинград­ском университете на втором курсе факультета языкознания и материальной культуры (сокращенно ямфак).

Выслушав меня, молодой человек погасил папиросу, неторопливо, с подчеркну­той солидностью закурил другую и важно сказал:

— Можешь считать себя членом ЛАПП. Свяжись с секретарем критической секции Тамарой Трифоновой. Я скажу ей о тебе.

Быстрота, с которой свершилось мое вступление в ЛАПП, не скрою, поразила меня. Важный молодой человек, видимо, понял это. Прощаясь, он дружески-покрови­тельственно похлопал меня по плечу и хитро подмитнул. "Ты мне понравился,— как бы говорил он,— а это самое главное. Ведь все зопросы решаю здесь именно я".

Позже я узнал, что это был оргсекретарь ЛАПП Григорий Файвилович. Злые языки утверждали, что единственное созданное им произведение — статья "Как я работаю"...

Через несколько дней я снова пришел в Дом печати, чтобы представиться Т. Трифоновой и встать на учет в критической секции ЛАПП.

Войдя в комнату, я замер на пороге. Передо мной сидел сам Юрий Либединский. В журнале "На литературном посту" (я, разумеется, внимательно за ним следил) Кукрыниксы рисовали Либединского именно таким: черная кавказская рубашка со стоячим воротником и длинным рядом пуговиц от горла чуть ли не до живота, чер­ная копна волос, остроконечная черная бородка. Сомневаться не приходилось: это был автор знаменитой "Недели". Еще так недавно, в школе, мы повторяли эпиграф к ней: "Какими словами рассказать мне о нас, о нашей жизни и нашей борьбе!"

Сидевшая напротив Либединского не очень молодая, как мне тогда показалось, женщина говорила что-то низким грудным голосом, вместе со словами выпуская изо рта клубы табачного дыма. На подоконнике примостилась еще одна женщина, вернее девочка лет семнадцати на вид, тоненькая, с золотисто-льняной челкой, выбившейся из-под красного платка (возможно, платка и не было, но сейчас мне кажется, что он был, должен был быть, не мог не быть!).

— Нет, Юрий, ты не прав,— говорила женщина своим грудным голосом, затя­гиваясь табачным дымом, отчего ее голос казался еще более низким. — Он же явно талантливый парень.

"Видимо, это и есть Трифонова,— с невольным уважением подумал я. — Спорит с самим Либединским..."

— Конечно, талантливый. Кто же отрицает? — отвечал Либедтаский.— Но его губит книжность. Он лишен будущего. Печально, но факт.

Встав со своего места, он пошел к выходу, обернулся и спросил девочку, си­девшую на подоконнике:

— Ольга, ты идешь со мной или остаешься?

— Иду, Юра,— ответила девочка и, поправляя свою золотистую прядку, соско­чила с подоконника. Вместе они вышли из комнаты.

Представившись Трифоновой и встав на учет в критической секции, я осторожно поинтересовался, о ком говорил Либединский, чей талант губит книжность. Оказалось, речь шла о молодом поэте Александре Гитовиче.

Как-то в том же Доме печати мне показали Гитовича. Коротко, под бокс, остри­женный юноша, почти мальчик, спортивного типа, в модных тогда крагах играл на бильярде. "Несчастный парень,— с искренним сочувствием думал я, глядя на него.— Играет себе на бильярде и в ус не дует. Между тем у его таланта нет будущего".

В одной из моих первых лапповских статеек (ее в феврале 1930 года напечатала газета "Ленинградский студент") я рассуждал о поэтическом сборнике "Разбег" (авто­рами его были А. Гитович, Б. Лихарев, А. Прокофьев и А. Чуркин). О Гитовиче в ста­тейке говорилось, что он пишет "в высшей степени книжно, рабски следуя книжным образцам" ...