Жестокий спрос

— Господи, и каждый божий день, одно и то же! — Наталья Сергеевна хлопнула себя по бедрам. — А эта-то нажралась, ноги не волокет, совсем с ума посходили!

Тут подошли еще два соседа, Илья Жохов и Кузьма Дугин, остановились и стали смотреть.

Бабка Шаповалиха, по очереди заглядывая всем в глаза, торопилась рассказать:

— А я иду мимо, слышу ругань, ну, думаю, концерт будет. Как в воду глядела. Ишь, ишь чо вытворяет!

Огромный Илья Жохов сверху вниз глянул на старуху, недовольно буркнул:

— Ты, бабка, как та затычка, к каждой бочке поспеешь.

— А я чо сказала, неправду иль как?

— Бегаешь тут, язык чешешь. Эти дураки рехнулись, а ты и рада. Иван Иваныч, ты там в сельсовете в комиссии какой-то. Куда глядите, давно надо за шкирку взять.

— Давно, Илья, надо, давно пора.

— Господи, да что вы за люди?!

Все стоящие в переулке разом оглянулись на этот громкий и заполошный крик.

Кричала еще одна соседка, Домна Игнатьевна. Кричала и бежала по переулку, грузно переваливаясь на толстых ногах. Тяжело отдыхиваясь, ни на кого не глядя, она вбежала в ограду через настежь распахнутую калитку, хватаясь за перила, взобралась на крыльцо.

— Васька! Перестань, паршивец! Слышишь, перестань!

Удары в дверь прекратились, в избе установилась тишина, а потом Вася спросил:

— Кто там?

— Я это, тетка Домна. Перестань, слышишь!

— Все, не буду, — тихо, едва слышно, донеслось из дома.

Домна Игнатьевна откинула защелку, обернулась.

— Ну, чего встали? Цирк вам?

— Хлешше цирка. — Иван Иваныч сдвинул на затылок фуражку, почесал лоб и добавил: — Ну и народ пошел!

— Нечего с ними чикаться! — Жохов даже сплюнул от досады. — Давно вздрючить надо. Какого вы там смотрите?!

— Придется решать.

Из дома, куда следом за Домной Игнатьевной вошла и Фаина, не доносилось ни звука. Соседи по одному разошлись. Последним, то и дело оглядываясь, уходил Кузьма Дугин, не сказавший ни слова. Осталась лишь одна Шаповалиха: надо же было узнать, чем все кончится.

Домна Игнатьевна с испугом оглядела перевернутую вверх дном внутренность избы, разыскала клочок чистой тряпки, перемотала Васе руку и уложила его на кровать. Вася резко, прямо на глазах изменился, присмирел, утих, несколько раз глубоко вздохнул и захлюпал носом, забормотал:

— Тетка Домна, я тебя люблю, я тебе дров напилю, надо будет — зови… я завсегда, гад буду, напилю… Ух! Я…

Он не договорил и уснул.

— Эх, горе луково!

Домна Игнатьевна глянула на безучастно сидевшую у разбитого окна Фаину, начала было ее стыдить, но поняла, что Фаина не слушает, и махнула рукой. Тихо прикрыла за собой двери, потом аккуратно заперла за собой калитку, остановилась и перевела дух. Оконешниково, готовясь отходить ко сну, окончательно затихло, одно за другим гасило окна своих домов, и дома бесследно проваливались в чернильную темноту.

А за селом выла машина, выдираясь из грязи, ее вой становился все безнадежней и ожидалось, что он вот-вот прервется в своей самой высокой точке, прервется, а машина до утра останется в разбитой колее. Это залезть в грязь просто, а выбраться из нее великих трудов стоит.

2

Небо перед утром вызвездило. Серая забока, промозглая от сырости, едва заметно вздрагивала, голые ветки ветел и тополей оставались прежними, а трава, груды листьев на земле, низкорослый ежевичник покрывались седоватой изморозью. Дорога с глубоко выбитыми колеями, с грязью, перемешанной в них на сотни раз, замерзла, отвердела и в кузове первой машины, которая проехала по деревне, дребезжали и гремели железяки.