Жестокое милосердие

Итак, я не подчинилась приказу монастыря. Просто самой не верится. Я по-прежнему вижу метку на лице госпожи Иверн. Одно дело — трудиться вместе с Дювалем на благо герцогини и скрывать от Крунара, куда подевался мой спутник, но это… это уже прямое противодействие воле монастыря. И воле Мортейна.

Но из головы у меня не идет мое самое первое служение — убийство Ранниона. На нем тоже была метка! И тем не менее Дюваль утверждал, что Раннион помогал герцогине, стремясь искупить былую вину и спасти душу. Мысль о том, что я отняла у него возможность заработать прощение, до сих пор не дает мне покоя.

Что, если я дам мадам Иверн тот самый шанс, которого лишила Ранниона?

Что, если я уговорю мадам Иверн отречься от своих прежних грехов и потрудиться ради спасения? Быть может, это не измена монастырю и святому, а лишь иной способ претворения Его воли?..

Коли Мортейн не освободит ее от Своей метки, я уже без колебаний отниму у нее жизнь. А заодно и удостоверюсь, что своими действиями вовсе не лишила Ранниона прощения.

Мы трижды обходим комнату. Мадам Иверн продолжает дрожать, но теперь лишь от холода; воздействие «ночных шепотов» прекратилось.

Только теперь я решаюсь изложить ей свой замысел:

— Госпожа моя, если вы с Франсуа предстанете перед всем двором и принесете присягу вассальной верности герцогине, я, быть может, сумею вас пощадить. Но присяга должна быть принесена от всего сердца, с искренним намерением соблюсти данный обет. Ваша ложь сможет ввести в заблуждение меня, но Мортейна — никогда. А я уповаю на Его водительство во всех своих делах.

— Я поклянусь в чем угодно, только пощади моего сына, — обещает она.

— Если Франсуа, как вы говорите, ни в чем не виновен, ему еще легче будет принести присягу сестре.

Мадам Иверн хватает меня за руки и опускается на колени.

— Он сделает это с удовольствием, — умоляюще шепчет она. — Как, впрочем, и я.

Я пристально гляжу на нее и вижу, что метка не торопится исчезать. Остается лишь надеяться, что я не совершаю величайшей в своей жизни ошибки. Я беру мадам Иверн за плечи и поднимаю с пола.

— Что ж, хорошо, — говорю я. — Вот как мы поступим.

ГЛАВА 42

Тем вечером герцогиня вновь ужинает в своих личных покоях, и весь двор следует ее примеру. Мне совсем не хочется есть, и это даже к лучшему. Пусть Дювалю достанется вся еда, которую принесла Луиза!

Сославшись на головную боль, я пораньше отпускаю пожилую служанку и тщательно запираю дверь. Потом сажусь у огня и жду. При этом в сотый раз перебираю в уме события вечера, надеясь — да что там, молясь Небесам! — что мне удалось сделать правильный выбор.

Дюваль является в расстегнутом камзоле и с закатанными рукавами. Волосы у него стоят дыбом, ни дать ни взять весь день ерошил их пятерней. Увидев, что я сижу в кресле полностью одетая, он невольно хватается за кинжал и стремительно оглядывает спальню, ища врагов.

— Со времени нашего последнего разговора успело произойти многое, — говорю я ему. — Я боялась уснуть и пропустить твой приход.

Убедившись в отсутствии засады, он выбирается из проема потайной двери и подсаживается ко мне. Хитро косится на меня, вынимает из поясного кошеля белую королеву и ставит на подлокотник.

— Дело сделано! — говорит он.

— Какое дело?

Улыбаясь, он наливает себе вина:

— Мы согласовали условия помолвки герцогини и императора Священной Римской империи!

Он поднимает кубок, словно произнося торжественный тост, и отпивает.

— Славные новости, — говорю я.

Его губы кривятся.

— А ты ожидала только плохих?

— Вообще-то да, — отвечаю я. — В последнее время у нас куда ни кинь — всюду клин.

Он вскидывает голову:

— Что, еще какая-нибудь беда?

— Нет, господин мой. Напротив, у меня тоже добрая весть.

Дюваль тянется к кувшину и наливает себе еще вина:

— Рассказывай скорее.

— Твои мать и брат согласились присягнуть Анне в верности перед лицом Тайного совета и всех баронов.

Он со стуком опускает кувшин:

— Да неужто?

— В самом деле, — говорю я.

Он пристально глядит на меня:

— И как же, скажи на милость, мы сподобились такого чуда?

Я отвожу глаза и смотрю на огонь, пляшущий в очаге. Очень хочется рассказать все как есть, но боюсь, Дюваль усмотрит в случившемся гораздо больше, чем мне было бы желательно.

— Я получила приказ из монастыря.

В комнате тихо, лишь потрескивает и шипит пламя.

— Ясно, — произносит он наконец. — То есть наоборот! Если тебе приказали, почему они оба еще живы?

— Приказ касался только твоей матери. Я и отправилась ее навестить, но тут представилась иная возможность.

— Продолжай!

— Ты как будто вовсе не удивлен, господин мой?

— А чему удивляться? Я имел в виду такой оборот с того дня, как привез тебя сюда. Ты же помнишь — я с самого начала знал о ее планах!

Вот, наверное, почему он так не хотел, чтобы меня сюда засылали.

— Я подумала: раз ей вынесли приговор за козни против герцогини, быть может, публичным отречением от своих замыслов она заслужит помилование и святой очистит ее от метки.

— И как, очистил?

Я прокашливаюсь:

— Пока еще нет. Да я и не рассчитываю, что Он отменит свой суд прежде, чем она произнесет клятву.