Жи-Ши

– Гвидо, простите, – кофточка переходит на слегка заискивающий тон, наверняка собирается сказать гадость, – мы все слышали, читали в газетах о том, что в последнее время у вас со Славой были… было недопонимание, что ли… вы не очень ладили…

Я тебе покажу «не очень ладили»! Меньше всего сейчас мне нужно, чтобы этого оболтуса посмертно записывали в мученики, в гении смутного времени, а я, как всякий Карабас Барабас, выглядел на его фоне бездушным угнетателем. Будь проклята сказка о Буратино, давшая этому народу такой яркий архетип! Сатанинский бизнес! Почему я не могу всему миру рассказать правду, как она есть? Почему не могу сказать, как часто этот клоун, обдолбанный в сопли, на записи не мог спеть ни одной ноты, а я платил и платил, платил и платил за студию? Почему не могу рассказать, как приходилось, на выезде – хвала Аллаху, сокращать концерты до тридцати-сорока минут, потому что этот похмельный мудак, из последних сил сдерживая спазмы на сцене, убегал за кулисы, чтобы блевать на ящики с оборудованием… Под глумливое хихиканье техников. А потом, подчиняясь десятиминутному неистовству зала, выползал, чтобы на подгибающихся ногах, дрожащим голосом выдавить из себя еще три песни на бис… Почему? Несправедливо… Почему мне невозможно поведать миру, как нанятые мной авторы писали за него эти песни, которые любая ссыкуха-малолетка запоминала с первого прослушивания? А он только ездил по стране и гадил, ездил и гадил, ездил и гадил! В аэропортах, в отелях, на стадионах, в ресторанах… А пресса подхватывала его фортели, пережевывала их, смакуя, и выплевывала хлесткими репортажами о смятении тонкой души поэта в мире тотальной потребительской лихорадки. Почему я не могу рассказать? Этика? Боязнь того, что мне не поверят? Природная сдержанность? Какая чепуха! Никто из этих журналюг никогда не узнает, что «посмертный альбом», с которым они сейчас носятся, как дурачки с писаной торбой, будет полностью состоять из песен, которые этот мудак напел два, три, четыре, пять, семь лет назад… Которые попросту не вошли в его номерные альбомы! Потому что он плохо их напел! А других-то песен у меня и нету… Сейчас, погодите… пройдет еще немного времени, и про него станут говорить «сжег себя в пламени творчества» или еще хуже – «погиб поэт, невольник чести»… приравняют к Кобейну, Моррисону, Кертису… Сравнят с Высоцким, чего доброго… Хотя бы по количеству выпитого… И я никогда не смогу объяснить им, что не мне, вовсе не мне, а им, этим малолеткам, этой публике, этим журналистам, гнусным политикам, жирным купцам был нужен именно такой вечно пьяный, постоянно обдолбанный рок-н-ролльный клоун, который иногда во время выступления даже фуражку на голове не мог удержать. Который работал жупелом для миллионов добронравных мамаш, желанным дефлоратором для миллионов российских девственниц, иконой пофигизма для субтильных пареньков с косыми челками, которые готовы прятать под подушкой томик Рембо, но не готовы читать его ввиду природной инфантильности. Я никому ничего не навязывал. Я лишь дал им то, что они просили. Потому что я – продюсер. Очень хороший продюсер. Я тебе покажу «не очень ладили»!

– Гм-м-м… простите, как ваше имя? – вполголоса обращаюсь к «розовой» кофточке.

– Белла.

– Благозвучно. Что ж, Белла, вы задаете непростые вопросы. Но, если у вас хватает мужества их формулировать, у меня должно хватить мудрости на них ответить. Мы… не хочу показаться излишне пафосным… мы были семьей. Десять лет вместе. Проинтервьюируйте любую российскую семью с десятилетним стажем, и вы поймете, что, кроме счастья, за эти годы, в их жизни случались недоразумения, недопонимания, как вы выразились, ссоры, даже конфликты. Кто-то не выгулял собаку, не выбросил вовремя мусор, не вымыл посуду… Наверное, я вас удивлю, но мы в шоу-бизнесе тоже – живые люди. И у нас происходит то же самое, что случается в обычных семьях. Иногда мы ругались со Славкой, – я деликатно отвожу глаза, – это были творческие споры… Без них вряд ли получилось бы то, что вы слышите на его альбомах. Хорошая сталь куется в противоборстве огня и воды. Но… – я окончательно прячу взгляд, – я любил его. И всегда, слышите, всегда старался оградить от житейских проблем. В этом – еще одна важная обязанность продюсера.

Белла-розовая-кофточка скромно опускает пушистые ресницы. Ветерок освежает комнату. Она крутится своей тощей задницей на моем «троне милосердия», но не делает попыток пересесть. Она продолжает спрашивать:

– В прессе в разное время муссировалась информация о романе Славы с другой вашей подопечной… я говорю о Белке… Как она? Ей предъявляют обвинение в убийстве? Говорят, улики указывают не нее… Мы, конечно, не верим… Прокомментируйте, пожалуйста? Каковы ваши действия в этой ситуации?

Щелк! Фотограф делает кадр. В моих глазах вспыхивают прожекторы гнева, стремительного и разрушительного, как цунами. Голос возвышается до ультразвука, который так любят проповедники и политические кукловоды. Этот монолог требует артистизма…