Жидяра

Миша молча открыл дверь своей комнаты, зашел, закрыл дверь на замок и лег на диван. Вот уж обрадовал мосел, нечего сказать. Как говорится, ''и с каждым днем все радостнее жить". Джебраилов был Мише отлично известен и уже успел осточертеть до Страшного суда. Дело в том, что этот азер жутко не хотел служить в армии. Он испробовал все средства протеста — от истерик до побегов. Однажды в наряде по роте он даже хотел зарезаться штык-ножом, но не решился, и дежурный по роте обнаружил его сидящим на подоконнике в туалете, со штык-ножом, приставленным к животу, плачущего от жалости к себе. В конце концов, с солнечных просторов юга приехал его отец — грузный мужчина средних лет с широкими усами, толстыми пальцами и тугой мошной — и попытался решить этот вопрос с другой стороны. Комбат, замполит и пропагандист части получили чудесные столовые наборы (бутылка коньяка не ниже "капитана", бутылка "Столичной", бутылка "Кагора", балык, сухая колбаса и отличная рыба), они же плюс командир роты и старшина были подогреты известными суммами денег. Устояли против натиска только экш (он боялся: замполит с пропагандистом то и дело стучали на него в особый отдел) и Мишин шеф-начмед (о, он из принципа: не любил богатых, но глупых). Комбат и иже с ним положили Джебраилова-младшего "на дурку" (ни под каким другим видом положить было нельзя — молодой Джебраилов был здоров как бык). Миша лично возил его в госпиталь. Однако долго Джебраилов там не задерживался: врачи, конечно, признавали, что он туп, аки полено, но не более того. После того как злосчастный сын вернулся в часть, заботливый отец зашел на второй круг. Снова пошла в ход похлебка из крупных купюр, обильно приправленная заглядыванием в глаза, изгибами жирной спины, дрожащими нотками в голосе. Словом, Джебрамлова-сына положили "на дурку" во второй раз. Уже в другой госпиталь. Он задержался там ровно столько же, сколько и в предыдущем. Миша публично поражался его психологической выносливости: в госпитале при желании за неделю-другую из самых что ни на есть здоровых и крутых остроумцев делали законченных дебилов и даунов. Джебраилову это явно не грозило. Джебраилов-отец был обескуражен, но отнюдь не выбит из седла. Он удвоил свои старания, и Джебраилова-сына определили "на дурку" в третий раз. Один Аллах ведает, во сколько это обошлось Джебраилову-старшем у. Однако, хотя и говорится, что Бог Троицу любит, Джебраилова-младшего и в третий раз отправили в часть с диагнозом "здоров". Помнится, Миша, доставив незадачливого азера из госпиталя в штаб, плакался мослу, что вот, мол, понабирали в армию уродов, которые даже "косить" как следует не умеют, а ты тут, дурак дураком, мотайся по госпиталям, как вошь под утюгом… Итак, сейчас, кажется, джебраиловский папик шел на приступ в четвертый раз. "Сдается мне, что и на мою долю теперь чего-то перепадет, — равнодушно думал Миша, стараясь не обращать внимания на боль в ноге. — Интересно, чем этот пузатый черт меня порадует?"

Пузатый черт порадовал. Выставляя на стол бутылки с благородными жидкостями, выкладывая балык, колбасу и рыбу, он монотонно гнусавил что-то с жутким акцентом, не сводя с Миши горящего взгляда. Миша почти ничего не понимал.

— Садитесь, уважаемый, — указал он радушным жестом на стул. И подумал: "А то трясешь здесь мясом, аж ягодицы хлопают". Азер сел.

— Вы не волнуйтесь, — Миша широко улыбнулся. — Все будет хорошо.

"Как бы тебя на полштучки раскрутить, брюхана?"

— Послюшай, товарищ сержант, виручай, а? Сын очень болен, лечит, надо, сложит не надо, — уже достаточно членораздельно произнес азер.

— Я здесь маленький человек, — пожал плечами Миша. — Вам бы с комбатом поговорить надо.

"Заплатишь, милый. Куда ж ты денешься?"

— Зашем с комбат? Не надо с комбат. С тобой говору. Помоги, дорогой! — азер экспрессивно привстал. Пахнуло несвежим потом.

Вы поймите, уважаемый, я только санинструктор, только выполняю приказания.

"Все они такие. Как духов дрочить, так всегда пожалуйста, а как службу тащить, так папики с толстой мошной приезжают".

— Слюшай, дорогой, помоги. Син один только, больной совсем, мать по ночам плачет…

— Пятьсот, — негромко щелкнул Миша и замер. "А ку-ка…"

У азера отвалилась челюсть.

— Сколько?'

— Пятьсот, — Миша был абсолютно хладнокровен.

"Если сразу от такой суммы не помер — заплатит".

— Не согласны? До свидания.

Азер с ненавистью посмотрел на Мишу, медленно встал, повернулся было к двери, потом полувопросительно сказал: Четыреста? Миша молча протянул руку. Азер тут же сел и потянул из кармана пухлый бумажник: — Когда положишь? — деловито спросил он, хрустя купюрами.

— Хоть завтра.

— Хорошо, я завтра еще зайду, — сказал азер и вышел. Миша задумчиво поставил в холодильник бутылки, положил продукты. "Конечно, кто ж его положит с диагнозом "маниакально-депрессивный психоз", — думал он. — Непохоже, Напишу ка я ему "олигофрению". С этим-то и маршала Соколова положат. Положат". Зашел комбат.

— Что с Джебраиловым, Коханович?

— Если вы не против, то завтра будем класть. Комбат понимающе улыбнулся.

— Сколько дал?

— Двести, — соврал Миша,