Жидяра

В "Стреле" показывали "Папаш". С ума сойти, какие шутки откалывали Депардье с Ришаром, какой маразм несли и какие у них при всем этом были рожи! Миша посмеялся от души. Азиаты сидели рядом с ним. Узбеки, равно широко открыв глаза и рты, молчали и только во время самых удачных моментов коротко матерились по-русски. Варикоцеле же безнадежно заснул в первые пятнадцать минут сеанса и сейчас противно похрапывал и пускал слюни, скукожившись на жестком, неудобном сиденье. На них даже нельзя сердиться или обижаться. Они как дети. Со стороны кажется, что они быстро забывают причиненное тобой зло и не заводят на тебя зуб, что они совершенно искренне пресмыкаются перед тобой, улыбаются тебе и охотно выполняют твои приказания. Со стороны кажется так. Но не удивляйся, если однажды ночью ты проснешься от запаха горелого мяса и увидишь, как ярко может гореть бензин, которым облили тебя. От никогда не будут драться с тобой честно — постарайся не поворачиваться к ним спиной, потому что воткнутый в спину аггык-нож вряд ли будет способствовать твоему пищеварению. Иногда кажется, что они не соображают, что делают. Может быть. Проверить это невозможно. Не исключено, что они думают о тебе то же самое. В любом случае ни тебе, ни им в тот момент, когда ненависть ваша столкнется, как табуретки в ваших руках, не вспомнится тот, кто заставил вас жить бок о бок и воевать друг с другом.

После кино они зашли в какую-то кафешку и долго ели пиццу, такую дорогую, словно она была сделана из мяса игуанодона. "Игуанодон? — подумал Миша. — Постой-ка, а что это, собственно, такое?.." К четырем часам они вернулись в поликлинику за результатами. Растасовав исчерканные корявыми медицинскими строчками бумажки по медкартам, Миша направился к выходу. Там, в полукруглом окошечке регистратуры сидела беленькая прыщавень-кая девочка. Девочка Леночка. Она писала направления в госпиталя Забайкальского военного округа. Миша заглянул в окошко и улыбнулся:

— Леночка, привет. Мне бы направления на трех кадров в Хилок, в хирургию.

— Коханович, если я не ошибаюся, — сказала Леночка. У тебя потрясающая память, — снова улыбнулся

Миша. — Санинструкторов здесь постоянно барражирует человек сто как минимум. Запомнить изо всей этой орды одного маленького Кохановича — это трудовой подвиг.

— А у тебя лицо какое-то не русское, но и не азиатское. Бросаешься в глаза, — Леночка мельком глянула на часы на стене напротив. — Ладно, где их медкарты?

Миша отдал. Леночка быстро выписала направления и положила их в окошко.

— Откуда такая привязанность к Хилку? Ты туда уже раз двадцатый едешь.

Тридцатый, милая. Тридцатый. Начальник госпиталя мне очень симпатичен. Родные кровя в нем чувствую,

— Миша про себя усмехнулся: начальник хилокского госпиталя был стопроцентным булъбашом, щекастым, русоволосым и с акцентом, откуда-то из-под Бобруйска. Он сгреб документы, кивнул Леночке и вывел свое болящее воинство на улицу.

Они еще с полчаса пошарились по близлежащим улицам в поисках сигарет с фильтром, ничего не нашли и побрели на автобус. Потом — пригородный вокзал, грязный, заполненный нелепо копошащейся толпой в дурацких одеждах и с дебильными лицами. (Вообще, все это столпотворение было похоже на бунт в дурке. С одинокими психами приходилось справляться, а вот с сумасшествием в широких масштабах… Впрочем, какая разница?) Потом — сорок минут на электричке, потом — старый, грязно-желтый ЛИАЗ, наполненный, как параша в "обща-ке" губы под утро. А там уж и штаб выскочил поганым прыщом из-за набобовских хором. Осталось добрести до своей комнаты, поставить кофе, заслать кого-нибудь из больных в столовую за ужином, завалиться на диван, включить телевизор и приторчать. Одним словом, "хард дэй'з найт". Нога ноет. Наверное, к перемене погоды,

— Мосел, а где мой псих? — В туалете шуршит.

— Не буянил?

"Кажется, он и не должен буянить, но об этом никто, кроме него и меня, не знает".

Нет. Все нормально. Мировой парень. Эй, Левашов' На выход! Сейчас придет.

— Мосел, не в западло; зашли его, пожалуйста, в столовую. Пусть мне поклевать чего-нибудь принесет, ладно?

— Нет вопросов. Кстати, Миша, ты бы мне его тормознул после отбоя на часок — полы в штабе помыть.

— Ради Бога, — Миша хлопнул его по плечу, небрежно пожал руку дежурному по части летехе и пошел к себе. Азиаты потянулись за ним.

— Вы двое, — обернулся к узбекам Миша, — идите на ужин. Принесите что-то и этому, — он махнул в сторону Варикоцеле. — А ты, бурый, заходи, — он отпер дверь своей комнаты и пропустил чечена внутрь.

Узбеки переглянулись и ушли в столовую. Миша тщательно запер дверь изнутри. Потом, пока узбеки не пришли, он старательно бил энергично, но неумело сопротивлявшегося Варикоцеле.

За окном было черным-черно.

— Выключи телевизор, — сказал Миша суетливому Левашову.

Тот дернулся к розетке.

— Закончил? — спросил Миша умытого и уже отстиравшего кровь с парадки Варикоцеле, возившего по полу тряпкой. Кавказец молча поднял глаза. — Тогда пошел вон. Можешь идти спать.

Кавказец медленно поднялся и ушел.