Жиган по кличке Лед

– А я еще размышлял, гражданин начальник, – спокойно ответил тот. – У меня были варианты: либо в Китай, либо через Каспий и там дальше через Иран, кланяться тамошнему шахиншаху с тем, чтобы он меня дальше пропустил – в Константинополь, что ли. Подробности моих планов уже позвольте оставить при себе. Хотя бы – до протокола. А вас что, повысили? Помнится, в Красноярске вы бегали в простых вертухаях, а тут, гляди ж ты, резко пошли в гору. Партия дает ход лучшим кадрам, это понятно!

Титов и не подумал обидеться. Казалось, он даже начал остывать. Болезненная багровость начала сходить с его лица, когда он наконец повернулся к подпрыгивающему Омельченко и сказал:

– Видал, капитан, каков наглец? А ты его в общую хату задвинул. Он тут, наверно, всех уже выстроил, а кого-то… Ба-а-а! Осужденный Шлыков лежит у выгребной ямы – это очень мило. Говорил я тебе, Омельченко, что пора бы перестать работать с этим дуболомом, не умеет он тонко работать, калечит людишек… тьфу, тля лагерная!

Такое явное признание связи Упора с администрацией пересылки не сулило тому ничего хорошего – в придачу к тому, что он и так теперь навеки покинул элитную касту блатных и примкнул к тюремным низам. После информации, нарочито оглашенной начальником Титовым, его жизненные перспективы стремительно западали за плинтус.

– Вообще, конечно, капитан Омельченко, ты редкий болван. Немедленно переведи Каледина в одиночную камеру. Скоро прибудет следственная группа. Кроме того, следует организовать поиск сообщников Каледина, которые наверняка могут бродить где-то в здешних краях, коль скоро тут был поймал их главарь.

– Вы – мыслитель, товарищ майор, – доверительно сообщил ему Лед.

– Поговори у меня…

Борис Леонидович Вишневецкий только тут понял, с кем именно в очередной раз столкнула его судьба. И он мог только поразиться упрямству этой милой дамы, своенравной фортуны, которая с упорством, достойным лучшего применения, раз за разом сталкивала их с Ильей Калединым. Разом вспомнилась их встреча шестнадцатилетней давности, скрипучие полы школы-интерната, первый урок и скверная, очень скверная история… куда хуже и грязнее, чем убийство Цезаря, если отбросить масштаб. Борис Леонидович зашевелился на своих тесных нарах, толкнул в бок соседа, чтобы тот посторонился, пропустив его от стены, и затесался в группу зэков несколько более энергично, чем мог себе позволить очкастый интеллигент, попавший в ГУЛАГ по 58-й статье…. Классика жанра. Он ссутулился, уперся в чью-то широкую спину, получил под дых и в бок разом, но все-таки протолкнулся к начальнику пересылки и его занимательному собеседнику, выловленному из бегов, протолкнулся в тот самый момент, когда майор войск НКВД СССР Титов проговорил:

– Я давно думал, Каледин, что тебя следует расстрелять как отпетого уголовника. Тем более что первый срок ты получил очень жирно – разом за двойное убийство. Насколько я помню, прицепом пустили еще несколько дел с кражами и грабежом, но там, вполне могу допустить, тебя, беднягу, незаслуженно оклеветали… Когда ты первый раз сбежал, странно, что тебя и тогда не помазали «зеленкой». Просто накинули сверху еще пять – и хвали доброту Советской власти! Но ты не понял, какое послабление тебе сделали, и снова умудрился сбежать. Как только выдрался-то?.. Но сейчас все воздастся по заслугам. Тебе и твоим сообщникам.

– Приятно сознавать, что в советской пенитенциарной системе работают такие проницательные люди, – сказал Лед. На этот раз, правда, на его лице не было и тени улыбки.

Мало кто из заключенных мог выговорить такое роскошное слово: «пенитенциарная». Капитан Омельченко окончательно уверился, что этот Каледин – отъявленный негодяй и действительно заслуживает высшей меры. И вот в тот самый момент, когда Омела уяснил для себя эту высокую истину, протолкался к ним Борис Леонидович, сорвал с носа очки, умело протер их и снова водрузил на нос.

– Э-э, мужик!

– Товарищ майор, я – сообщник Каледина.

Наступила тишина. Титов и Омельченко, не моргая, уставились на этого невесть откуда взявшегося типа, сделавшего ну совершенно кошмарное заявление. Лед посмотрел на Вишневецкого и, вдруг узнав того, судорожно сглотнул. Но уже в следующее мгновение сумел овладеть собой. Вишневецкий чуть подкорректировал свои сенсационные показания:

– Точнее, я – потенциальный сообщник Каледина. Я, конечно, не видел его десять лет, но в тот самый момент, как увидел Илью, подумал, что вполне мог бы стать его сообщником.

Титов повернулся к Омельченко и спросил:

– Его уже допрашивали?

– Да нет пока.

– Я имею виду – не применяли дознание с пристрастием?

– У нас – пока нет. А что?

– Да что-то я смотрю – у него мозги напрочь отбиты.

– На содержание не могу пожаловаться, товарищ майор, – доложил Вишневецкий, – а вот эта царапина на моем подбородке и распухшая губа – это последствие падения с нар.

– Н-да… – сказал Титов. – Бывает… Случается, что зэки себя оговаривают, но при этом они выглядят совсем иначе. Вы кто такой?

– Осужденный Вишневецкий, статья 58, пункт 3…

– Э-э…