Жиголо

— Вот и хорошо, — и я увидел, как к стеллажу подкатила механизированная тележка, и в её пазы въехал один из гробов.

— Анна! — отступил я.

— Ты хочешь, чтобы тебя стерилизовали?

— Нет, но…

— Ведь не мечтаешь, чтобы из тебя вырезали мозги, — закричала моя любимая, манипулируя у пульта.

Крышка гроба приоткрылась. Там лежал труп — его дутые щеки были покрыты греховными румянами.

— Нет, но…

— Ты тогда будешь мне не нужен, — говорила. — Мертвые мы не будем нужны друг другу.

Я посмотрел на неё — у Анны были веселые и яростные глаза победительницы.

— Что должен делать?

— А ты не знаешь?

— Знаю, — ответил.

Я — умер. Я лежал с трупом и, кажется, умирал от трупного запаха и страха. К счастью, образовалась щель и мир наблюдал через нее. Поначалу видел металлическую стену, потом секундная задержка — скрежет металла, удар и гроб снова вбился в некие пазы, словно в капкан.

Зачем так жить, спросил себя. И не ответил на этот вопрос. Через щель пробился свет, похожий на лезвие скальпеля.

— Ну, шо мы тут имеем? — услышал старческий голос и увидел рябь голенища кирзового сапога.

- № 260554, на обследование, — ответила Анна голосом дисциплинированного медперсонала.

— А шо там, наверху, гонзятся?

— Руководство, должно быть, прибыло.

— Руководство уважать надо, дочка, — сказал старик. — А ты спирт забыла. Нехорошо.

— В следующий раз…

— Раза другого может и не быть. — И вопросил. — Где мое орудие труда?

— Я вам обещаю, — испуганный голос любимой.

— Инструкции нарушать нельзя, — я снова увидел рябь кирзового сапога и почувствовал движением над гробом; через секунду лезвие хромированного штыря пробило потолок гроба, с хрустом впиваясь в грудную клетку покойника. — Порядок, дочка, — услышал сквозь обморок. — Прежде всего — порядок. А у нас?.. Порядок — это когда все покойники. — С усилием вытаскивал штырь из гроба. — У, зараза, увязла под самый корешок!

Потом заскрежетали суставы механизма — гроб заскользил вниз. Я почувствовал на лице и руках липкую краску. Краску? Нет, это была кровь мертвая, тяжелая, черная кровь. Она хлюпала подо мной. Или это я плакал, проткнутый насквозь штырем? И я закричал, и кричал, и не слышал, что именно кричу. Почему? Потому, что молчал. Трупы, как правило, молчат.

Потом я вижу над собой лицо, оно мне знакомо, как небо детства.

— Ну, родненький, воскресни, — Анна тянет меня за руку. Выбирайся-выбирайся!

— Воскресни! — выползаю из-под трупной туши, затем — из гроба. Спиной упираюсь в новую металлическую стену и начинаю истерично хохотать. — Ха-ха, воскресни! Я что — Христос?

— Что с тобой? — слышу сквозь лай смеха. — Ты весь в крови. Переодевайся, прошу тебя.

— Зачем? Всюду стены, — бью кулаком по металлу. — Мы снова в гробу, только большом. Для двух индивидуумов, ха-ха!

— Молчи! С ума сошел?

— А ты? Ты не сошла?.. Почему без спирта покойников поставляешь?! меня рвет желчью смеха. — Нехорошо.

— Идиот! — жесткая отрезвляющая пощечина. — Переодевайся, я тебе говорю.

— Не бей, — прошу, — мне больно.

— Больно — значит, ещё жив.

— Ты уверена, — начинаю рыться в чужих одеждах. — Тогда ударь ещё раз.

— Зачем?

? Чтобы я понял, зачем мы живем.

И она, немилосердная, ударила по другой щеке. И это отрезвило меня окончательно. Я понял, что у нас есть шанс на спасение. Мы покинули фургон, перевозящий гробы, и бежали по темному, ставшему чужим городу — бежали в неизвестное.

… Железнодорожный вокзал ещё жил прошлой жизнью — ходили живые люди, суетились у касс, ели вареных кур, слушали бравурные марши. Я стоял в тени дерева и наблюдал за сутолокой. Там была моя любимая Анна. Господи, молился я, сделай так, чтобы она вернулась. Хотя зачем мертвым билеты в счастливое будущее?

Вдруг вижу: волнение и страх пассажиров. Гвардейский патруль волок избитого человека. Он хохотал и строил миру рожи. Он был похож на меня в своем безумном смехе. Потом вырвался и заплясал в центре зала. Танец счастья? Солдаты принялись бить его прикладами. Сумасшедший не понимал и продолжал хохотать. Наверное, он и вправду был счастлив?

Нам тоже повезло: Анна купила билеты, и мы сели в тихое купе спального вагона, пропахшее кожей, пылью и влажными простынями. Вагон был полупуст; пассажиры говорили шепотом, будто рядом был покойник. А мы молчали, я и моя любимая. О чем говорить? Если все ясно без слов. Мы молчали и смотрели в окно на блеклый и выморочный мир вокзала.

— Провожающим освободить вагон! — прокричал проводник.

Провожающих не было. Лишь начинался дождь. В дождь хорошо уезжать есть надежда вернуться. Вернуться?

— Мы вернемся, — улыбнулась Анна, — ты мне… — и не договорила: на вокзал врывался штурмовой отряд специального назначения. Они врываются, маркированные убийцы, и тотчас же открывают огонь из плазмоидов — оружия нового поколения. Электрические разряды пробивают тела пассажиров. Мир вокзала взрывается криками, кровью, стеклярусным обвалом ажурных окон…

Потом агонизирующий мир пропал — и наступила ночь, и в этой ночи били колеса состава на стыках: во спасения себя… во спасения себя!.. во спасения себя?..

Я опустился на колени и уткнулся в теплый живот родного человека.