Жиголо

Нас десантировали под утро. Когда самолетик убыл в омут небесного небытия, я, болтающийся на парашютных стропах, увидел тишину и огромное свободное пространство, заполненное синими блюдцевидными озерцами и болотами, покрытыми малахитовым мхом и кровянистого цвета морошкой. Солнце, млеющее за плотными холщовыми облаками, усиливало впечатление ирреальности мира и происходящего. Не сон ли это? Нет, это был не сон. Болотная жижа встретила нисходящие с неба наши молодые и тренированные тела так яростно, что пришлось проявлять настойчивость, чтобы не остаться в капкане грязелечебной вечности.

Выдравшись на земную твердь, обнаружил на руках раздавленную морошку. Она была холодная, кисловатая и хорошо утоляла жажду.

Совершив десятикилометровый марш-бросок по заболоченной местности, наша группа оказалась в Квадрате 11-0699. Смертники двигались к финской границе, теша себя надеждой неприметно проникнуть в сказочную страну Суоми.

Сейчас я думаю, что побег двадцати четырех зеков был инспирирован. Прав я или нет, не знаю. Возможно, лагерная «говядина» была кинута на ножи десантников лишь для того, чтобы бойцы спецподразделения приобрели навыки ближнего боя? Нас было шесть, мы взяли зеков в невидимое кольцо и начали вырезать их, как волки стадо баранов.

Никаких проблем не возникало; диверсионные ножи «Бобр-1» — лучшее холодное оружие. Оно смертельно жалило пугливые, смердящие и плохо понимающие организмы, затем, проворачиваясь, раздирало насечками либо их сонные артерии, либо сердечные мышцы, либо рубиновые кишки — как кому везло.

За сутки мы выполнили поставленную задачу: один час — один труп. Да, это было убийство, но убийство тех, кто сам убивал. У нас нынче ведь самые человеколюбивые законы: «мясникам» дарят жизнь, чтобы они после выходили на волю и заново занимались любимым промыслом. И кто-то, наверное, правильно решил: вырезать уродов на корню. И мы занялись этой необходимой и полезной для общества работой.

Затем выйдя в обусловленную точку, разбили бивуак на берегу карельского озера, где и очистили, плещась в прозрачной воде, как дети, свои тела и души — очистили от кровавой морошки.

И тогда или, быть может, позже я понял: наша жизнь не стоит ни гроша. Но уходить в вечный Банк душ без обстоятельной бузы, право, не хочется… И на этой оптимистической мысли выворачиваю рулевое колесо: впереди петляет проселочная дорога, ведущая к нашим плодородным шести соткам. Мягкие запахи поля плещутся в лицо, перебивая запахи города, железа, бензина…

Не успели въехать во двор и выгрузить хозяйственную мелочь и Ван Ваныча, как явился дед Матвей со скрипучей тележкой, где замечался ящик с плещущейся одинцовской водочкой «Т-34». Отчим тотчас же разлепил глаза и принялся брататься с дедком-танкистом. За два года Матвеич не изменился был вертким, болтливым, жизнелюбивым. Меня узнал и хотел наговорить всяческих любезностей, будто мы участвовали в театрализованном народном лубке:

— Ой, еси, добрый молодец!.. — и мыслил продолжить в том же духе.

— А чего это водочка без дела кислится, — первым не выдержал Ван Ваныч.

— Так это… на поминки, — вспомнил дедок, — Матрены-соседки. Упарилась в баньке, как есть упарилась до общей до неживности.

— Надо б помянуть, — высказал трезвую мысль отчим, выуживая из гнезда ящика бутылку с разлапистой алой звездой на кислотной этикетке. — «Т-34», и-и-интересно! Машинным маслом не тянет?

— Не, — ответствовал дедок. — Добрая водка, как та танка.

Надо ли говорить, что затеялся скорый праздник: поначалу за упокой души рабы Божьей, а затем за здоровье оставшихся грешить. Чтобы не упиваться до состояния космической невесомости, я отправился в баньку.

С легким паром, с молодым жаром! Что может быть целебнее для тела и духа? А после сидеть на свежих чурбачках в сиреневой мгле вечера и дуть квасок с хренком из студеного погребка.

Меж тем праздник на веранде продолжался — подтянулись дополнительные силы луговчан, видимо, когда-то сражающихся на легендарных Т-34: пить и слушать Матвеича, выступающего в полном объеме своего самородного таланта: