Жиголо

Как говорится, и такая love случается под малахитовыми кустиками народного парка. Право, я не ожидал такой веселой прыти в вопросах любви от любимой женщины. Черт знает, что от них ждать, целомудренных. Иногда такую зарисуют безделицу души своей бездонной, что только диву даешься.

— Я тебя, милый мой, не очень шокировала? — поинтересовалась, когда мы в вишневой «девятке» уже плыли в механизированной потоке.

— Шок — это по-нашему, — отмахнулся. — Любимой хорошо — и это главное!

— Спа-си-бо! — проговорила по слогам, дурачась за рулем. — Наверное, в другой жизни я путанила? Представляешь?

— А в этой — капитан милиции, — напомнил.

— Капитан… чего?.. — хохотала. — Какой ещё такой милиции?..

— Быть тебе, капитан, подполковником!

— Как-как? Под полковником или подполковником?

Должно быть, мы были счастливы и от этого глупо шутили. Такое порой случается и в нашей мирной костодробилке. А когда человек счастлив, он смеется. А когда мы смеемся, чужой хруст костей не слышен, и это прибавляет жизнерадостного настроения тем, кто увернулся от железных ножей судьбы.

Мы не знали, что нас ждет через час, через год, через сто лет и поэтому были счастливы и смеялись. Мы думали, что мы вечные, как все. Все мы вечные, пока не умрем. А когда мы умираем, мы не знаем, что умираем. Мы верим до последнего вздоха, что не умираем, что ещё поживем. А пока мы живем — мы верим в свое бессмертие.

Последующие события доказали, что мы ошибались.

Наверное, в несчастливой стране не могут жить счастливые люди. Не могут — по определению. Кажется, об этом я уже говорил. Именно так: в несчастливой стране счастливых истребляют — их истребляют, чтобы другие даже не мыслили о счастье. Счастливый человек — опасный человек. И поэтому «счастье» у нас срезали подчистую, до нервных до клеток. Когда живая ещё клетка обнажена и кровоточит, то её удобно посыпать солью лжи, страха и ненависти. Кремлевские кашевары во все времена хорошо знали кровавое свое ремесло. Думаю, ничего не изменилось. Правда, в нынешней рвотной рыбной похлебке плавают душистые лавровые листья демократии, да, подозреваю, что при тщательном рассмотрении они окажутся листьями смердящего чертополоха.

И с этим ничего не поделаешь: закон властолюбивых коков один — обещать сытую похлебку из пшенки надежд и веры. И когда им верят, они начинают варить щи из сладкой человечины.

…Я и Александра были счастливы ещё два часа. Много это или мало? Трудно сказать, когда живешь и не думаешь над этим вопросом. Позже понимаешь: не ценил эти счастливые миги, но это приходит позже, когда…

Теперь мне кажется: трагическая ошибка была заключена изначально в наших общих планах. Господин Королев и его боевая группа не просчитала до конца действий противника в гостинице «Украина».

Как позже выяснилось, вора в законе Ахмеда предупредили о появлении сил, проявляющих интерес не к его жирному кошельку, а к содержимому его квашеного мозга. А такое положение вещей заставит нервничать кого угодно, вот в чем дело.

И вор в законе решил бежать вон из западни гостиницы — бежать черным ходом. Теперь я думаю: зря попросил Александру припарковать «девятку» на эстакаде. С неё вид был красен: вечерняя Москва-река, меловой Дом правительства, шумный проспект и главное — гостиничный въезд-выезд. Даже при самом критическом развитии событий лицо кавказской национальности не решилось бы передвигаться по столице на своих полусогнутых. Авто — другое дело: дорого, престижно, красиво и надежно, как в танке Т-90. Особенно, когда номера блатные, то есть правительственные — «555» увидел я на джипе, вырывающемся на тактический простор проспекта.

— О! Ахмедик-педик жарит! — обрадовался я, находящийся за рулем. — И хорошо, блядь, жарит.

— Не может быть? — удивилась Александра. — А как же Толя и ребята?

— Шары они гоняют в жопе у слона! — рявкнул я. — Готовь «Макарушку», родная.

— Где культура речи, Дима, — засмеялась любимая, вытягивая из дамской сумочки ПМ, как пачку LM.

— Тебе как сказать, — прокричал я, передергивая рычаг скорости, — в рифму или прозой?

— Стихами, милый.

Танковый джип удалялся в сторону Подмосковья — и удалялся не без изящества, виляя бронированным педерастическим задом. У нас был шанс нагнать его: автомобильные пробки иногда во благо. И мы этим шансом воспользовались — у дома, где когда-то генсечил генсек всех генсеков дорогой Леонид Ильич выдался крепкий затор. Машины стояли в злой и беспощадной сцепке, не желая уступать ни пяди земли.

Теперь я думаю, что зря решил выкатить «девяточку» на пешеходную дорожку. Понадеялся на авось и забыл, что мы на войне. Какие могут быть законы на ней? Никаких законов, кроме одного — уничтожить врага. И если ты его не уничтожаешь первым — то уничтожают тебя. Хотя, надо сказать, я успел крикнуть Александре:

— Стреляй!

У неё не было опыта ближнего боя и она спросила:

— Куда стрелять, милый?

Так и спросила: «Куда стрелять, милый?» И я бы, вспоминая этот эпизод, наверное, смеялся, много-много раз смеялся, если бы… Если бы…