Жил-был дважды барон Ламберто, или Чудеса острова Сан-Джулио

Затем лодки с флагами различных обществ, благотворителем которых барон всегда числился: любителей-цветоводов из Орты, Союза англо-немецких банков, друзей финансов, друзей казны, любителей кошек и так далее. Все эти знамёна составляют великолепную цветовую гамму.

Затем движутся сто двадцать семь моторных лодок с венками, присланными со всех континентов планеты, один даже с Огненной Земли.

Чего стоит присутствующим только пересчитать все эти венки! Кто насчитывает на два больше, кто на два меньше. Чтобы не спорить, останавливаются на цифре триста двадцать.

Но какой-то щупленький синьор всё-таки продолжает настаивать на том, что их триста двадцать один. Всегда ведь находится какой-нибудь оригинал, который не желает соглашаться с общим мнением.

Тем временем десятки тысяч людей вздыхают и с волнением обмениваются впечатлениями:

— Бедный барон Ламберто! При всех своих деньгах...

— Да, Ламберто, конечно, славился богатством, и ещё как!

— Но Ламберто и добротой своей известен.

— Кто? Ламберто? Да уж, добрее человека и не сыскать было!

— А, так это, значит, тот Ламберто, который...

— Да, да, тот самый Ламберто.

— А какой, вы думали, это Ламберто?

— Ламберто только один и есть... Вернее, был.

— Жил-был однажды Ламберто!..

Замыкает похоронный кортеж большая лодка с музыкантами. Это оркестр миланских трамвайщиков, специально прибывший в Орту на поезде. Оркестр исполняет один траурный марш за другим.

— Барон Ламберто слыл истинным любителем музыки.

— Ламберто любил красивые вещи...

— Эх, какое было сердце у Ламберто...

— Как вы сказали? Ламберто умер от болезни сердца?

— Говорю, что у него было большое сердце, у Ламберто.

— Бедный Ламберто!

— Ламберто — там...

— Ламберто — здесь...

— Ламберто — тут...

— Ламберто — всюду...

Если бы кто-нибудь мог подняться высоко-высоко над землёй и послушать оттуда сразу всё, что звучит сейчас на берегах озера Орта, он услышал бы только одно:

— Ламберто, Ламберто, Ламберто.

Конечно, люди говорят и о многом другом. Следуя в похоронной процессии, промышленники из Оменьи обсуждают последнюю модель кофеварки, производители сантехнической арматуры из Сан-Маурицио Д’Опальо обмениваются сведениями об арабских шейхах, заказавших партию золотых смесителей, изготовители зонтов из Джиньезе сетуют на то, что лето, по их понятию, оказалось слишком засушливым, горцы из Вальстроны недовольны ценами на древесину, художники-абстракционисты из Вербании ругают своих коллег — художников-реалистов, и наоборот.

Но всегда находится хотя бы один человек, который упоминает Ламберто, и не успевает он произнести «о» из его имени, как кто-то другой уже произносит «Л».

Никто ничего не планировал, не программировал, но факт тот, что сто или даже сто пятьдесят тысяч человек громко или тихо, женскими или мужскими голосами, так или иначе, беспрестанно произносят по очереди это имя:

— Ламберто, Ламберто, Ламберто...

И вдруг — впрочем, это было предначертано, и можно даже спорить на что угодно — такое случится, — в гробу покойного раздаются удары. Все в изумлении замирают. Священник перестаёт читать молитву. Оркестр умолкает. Все потрясены. Удары становятся всё сильнее. Некоторые тут же падают в обморок от волнения, другие держатся — упасть в обморок всегда успеешь.

Удары продолжаются, наконец крышка гроба со скрипом приподнимается, затем ещё, ещё немного... Вот она откидывается и летит в воду. И из гроба встает во весь рост барон Ламберто. Он осматривается и восклицает:

— Да это же всё ошибка! Большая ошибка! Харон, вези меня скорей обратно домой! Ансельмо, смотри, не потеряй зонт! Оттавио, куда так спешишь?

Оттавио вмиг сообразил, что ситуация круто изменилась. Он тут же бросается со своей лодки в воду и быстро плывёт к берегу.

А барон Ламберто продолжает радостно кричать:

— Всё это ошибка! Всё надо переиграть! Похороны откладываются на неопределённое время, потому что покойник больше не играет!

По всему побережью вокруг озера раздаётся единое, нескончаемое «Ох!» Затем ещё более громкое и продолжительное «Ах!» А потом раздаётся гром аплодисментов и радостные крики:

— Да здравствует барон Ламберто!

Дирижёр оркестра миланских трамвайщиков не теряется в этой новой обстановке, и по его сигналу сто двадцать музыкантов знаменитого духового оркестра начинают играть триумфальный марш из «Аиды».

Ансельмо выуживает зонт, который на радостях уронил в воду, открывает его, закрывает — словом, волнуется.

— Синьор барон! — спрашивает он. — Что вам приготовить на обед? Хотите голубя а-ля Кавур? Или утку по-мантуански?

Барон не отвечает. Он целиком захвачен общим волнением. И если б в этот момент кто-то мог оказаться высоко-высоко над землёй, то непременно услышал бы, как ещё громче и сильнее звучит над озером:

— Ламберто, Ламберто, Ламберто...

— Так Ламберто жив...

— Наверное, кому-то показалось, что Ламберто умер...

— Везёт же этому Ламберто!

— По правде говоря, Ламберто этого заслуживает...

— Ламберто — здесь...

— Ламберто — там...

На фоне общего радостного возбуждения сильным контрастом выглядят двадцать четыре генеральных директора и их двадцать четыре секретаря.