Жил-был дважды барон Ламберто, или чудеса острова Сан-Джулио

— Это, конечно, нелегко, — соглашается синьора Дзанци. — А у меня свои трудности. Мне приходят на ум разные другие слова, которые начинаются на «лам», например, «лама», «лампа», «лампион», «лампада», «лампасы»... Первый слог идёт легко, а на втором я уже спотыкаюсь. Всё это, конечно, дело совести. Ведь платят за то, чтобы я произносила «Ламберто», и если стану говорить «лампасы», у меня возникнет ощущение, будто я нечестно зарабатываю свои деньги.

А внизу, в кухне, мажордом Ансельмо тоже время от времени нажимает кнопку и слушает разговоры, которые ведутся в комнатах под крышей. Они развлекают его, пока он готовит рисовый пудинг или булочки с кремом. Он слушает не для того, чтобы шпионить, а просто из любознательности. Он ведь очень образованный человек, этот синьор Ансельмо.

Синьор барон, напротив, никогда не стал бы подслушивать чужой разговор. Его бедная мама ещё в детстве объяснила ему, что подслушивать — плохо. Он нажимает кнопку только для того, чтобы удостовериться, что работа выполняется добросовестно.

— Ламберто, Ламберто, Ламберто...

Эти голоса рождают в нём ощущение уверенности, как если бы где-то рядом всегда стоял на страже часовой, готовый отогнать врагов. Он хорошо понимает — они повторяют его имя только потому, что им за это платят. Но делают это так старательно, а иногда и так красиво, что барон не может не подумать: «Надо же, как они меня любят».

3

Однажды утром барон смотрит в зеркало и обнаруживает, что за ночь на голове у него вырос волос. Светлый, золотистый волос. Вот он колышется над лысым черепом, покрытым коричневыми пятнами.

— Ансельмо! Скорей! Иди посмотри!

Ансельмо бежит со всех ног и впопыхах даже

забывает свой зонт, и вынужден вернуться за ним с полдороги.

— Смотри — волос! Вот уже сорок пять лет как на моей голове не появлялось ничего подобного.

— Минутку, синьор барон.

Ансельмо уходит и тотчас возвращается с большой лупой, которая служит барону, когда он рассматривает коллекцию своих марок. Под лупой волос похож на позолоченное солнечными лучами дерево, мало того...

— Если синьор барон позволит, — говорит Ансельмо, — то я замечу, что это не простой волос, а волнистый, даже, возможно, вьющийся.

— В детстве, — с волнением шепчет барон, — бедная мама называла меня «мой маленький локон».

Ансельмо молчит. С помощью лупы он внимательно обследует всю поверхность хозяйского черепа. Кожа туго обтягивает это талантливое произведение архитектуры, которое послужило первой натуральной моделью для строителей Пантеона, для Микеланджело, создавшего купол Собора святого Петра в Риме, а также для каски мотоциклиста.

— Или лупа меня обманывает, или я фантазёр, либо вот тут, где правая теменная кость стыкуется с решётчатой, пробивается ещё один волос. Да, вот он! Ага, прорван кожный покров, уже появляется кончик... Вот он поднимается... Медленно, но упрямо тянется вверх...

— Ты мог бы стать неплохим радиорепортёром, — замечает барон.

— Нет никакого сомнения — это светлый, золотистый волос. Прямо шёлковый! Но... Подождите, подождите...

— Что случилось? Он испугался? Спрятался обратно под кожу?

— Ваши морщины, синьор барон!

Кожа на лице старого синьора покрыта густой паутиной морщин — и мелких, тоненьких, едва различимых, и глубоких, словно рвы, так что лицо его очень напоминает физиономию столетней черепахи.

— У меня впечатление, — продолжает Ансельмо, — будто морщины разглаживаются. Помнится, возле этого глаза я насчитывал их более трёхсот, а теперь — готов спорить на мой зонт — их гораздо меньше. Кожа разглаживается прямо на глазах. Из глубины её поднимаются молодые, полные жизни и силы клетки и заменяют старые, которые тихо и незаметно исчезают...

— Ансельмо, — прерывает его барон, — не превращайся в поэта. Лицо у меня такое же, как вчера. А два волоска погоды не делают.

На следующее утро, однако, и он вынужден признать, что морщины исчезают. И кожа на ощупь уже не вызывает такого же неприятного ощущения, как наждачная бумага. Волосы на голове уже образуют кое-где волнистые пряди.

Глаза, которые ещё несколько недель назад почти совсем скрывались под тяжёлыми веками, теперь смотрят живо и молодо. Хорошо видна голубая радужная оболочка, окружающая зрачок подобно тому, как озеро Орта окружает остров Сан-Джулио.

— Полное впечатление, — заключает барон, обдумав свои ощущения, — будто палочки и колбочки моей сетчатки пробудились после долгого сна, а глазной нерв, прежде почти безжизненный, передаёт импульсы с небывалой скоростью. Мне кажется, ещё рано трубить победу, но бесспорно одно — уже много лет ни один врач и ни одно лекарство не возвращали мне такого прекрасного самочувствия. Ансельмо, по-моему, я совершенно здоров.

— Проверим, — предлагает мажордом, доставая из кармана свою записную книжечку.

— Давай.

— Номер один, астма.

— Последний приступ случился несколько месяцев назад. Тогда мы только что вернулись из Египта.

— Номер два, атеросклероз.

— На той неделе отправили в Милан кровь на анализ...