Жил-был Пышта

Все заняты делами. Владик листает блокноты, там записаны его лекции, много цифр. А Женя вырезает в картоне сквозные буквы. Картон приложишь к бумаге, мазанёшь сверху краской — и пожалуйста: на листе готова печатная буква. Можно печатать плакаты, афиши, «молнии». Раз — и готово!

…Мы сегодня напечатали «молнию», мама. Женя с Майкой печатали, а я краску мешал. Там в «Первомайском» строится школа. Мы пришли, а каменщики сидят покуривают, сердитые-пресердитые. Увидали — на нашей машине написано: «Не проходите мимо!» — и говорят: «Хорошо бы вы, ребята, на растворном узле «молнию» вывесили! Они нам раствор не подвезли, мы кирпичи не можем класть, время теряем!» Мы поскорей напечатали «молнию». И наклеили. И видим — раствор везут на стройку. Мама, может, там лодыри, на этом узле? А может, люди из страны Неразберихи, не знают, когда нужно раствор везти?..

Пышта задумался и нечаянно проглотил последний кусок баранки.

— Проглотил? Ну, всё, ложись спать.

— А песни?

Пышта любит, когда поют песни. У Фёдора голос густой, бас. А у Майки — нежный, с колокольчиками. А когда поют «Пусть всегда будет солнце», последние слова отдают Пыште. Он поёт: «Пусть всегда буду я!»

Когда первый раз запел, Женя спросил:

— Мне почудилось, где-то грачонок вывалился из гнезда, верещит.

Пышта обиделся. Но Фёдор сказал:

— Пусть каждый человек поёт своим голосом!

И Пышта поёт своим голосом: «Пусть всегда буду я!»

— Ложись, Пышта. Сегодня песен не будет.

Ничего не поделаешь. Уже он доел вчерашние пирожки с капустой, они оказались жареными. Уже полил из чайника землю в консервной банке, он вчера посадил в неё черносливовую косточку. И вот Пышта лежит под одеялом, на котором пасутся голубые ослы и зелёные утята, и напоследок перемигивается через шофёрское зеркальце с Фёдором. О чём они перемигиваются? У них тайна. Вчера там, на брёвнах, Фёдор подарил Пыште подарок. Про него знают только они двое. Что за подарок? Это — мерка. Очень важная, нужная каждому человеку. Но невидимая. Она не метр, не километр, не грамм, не тонна, название у неё очень длинное, вот такое:

А КАК БЫ ОЦЕНИЛ МОЙ ПОСТУПОК САМЫЙ ВАЖНЫЙ ДЛЯ МЕНЯ ЧЕЛОВЕК?

— А какой человек, ты сам выбери, — сказал Федор. — Выберешь и приложи нашу мерку — измерь свой поступок. И сразу увидишь, хорош он или плох.

Ну и пусть мерка выдуманная, пусть невидимая, но всё равно она им обоим очень нужна.

— Пышта, закрой глаза! — командует Майка. — Спи!

Ладно уж, он закроет. Но не совсем. А чтоб в щёлку видеть небо. В небе догорают пёрышки облаков.

Вчера Фёдор рассказал, что на Севере, где служил на флоте, солнце светит только в короткое лето, а потом уходит, и на долгую зиму наступает ночь. И солнечного света ждут растения, и звери, и люди. Люди складывают песни и сказки про его добрую силу, про тёплые руки-лучи, которыми оно растопит снега и разрисует цветы и травы.

Но однажды люди рассердились на солнце:

— Зачем уходишь? Без тебя матери сутулят спины, чтоб видеть глаза своих детей. И олени склоняют рога, чтоб различить мох-ягель.

Но солнце уползло за край земли. А один несогласный человек схватил солнце за его огненный хвост. Руки храбреца обуглились, кудри покрылись пеплом. Но он вырвал у солнца много золотых и розовых перьев, полную пригоршню солнечной красоты.

И теперь над землёй повсюду — ярким ли, нежным ли пламенем — горят огненные пёрышки в уже холодном вечернем небе. И все люди глядят и знают: солнце живо, оно вернётся!

…Погляди наверх, мама, может, над тобой тоже сейчас горят пёрышки?..

Закат угасает. Пышта закрывает глаза. Почти совсем.

— Теперь над ним хоть из пушек стреляй — не разбудишь, — говорит Майка. — Фёдор, репетируй, твоя очередь!

Фёдор — одна рука на руле, другая дирижирует — произносит своим рокочущим басом:

Отечество
              славлю,
                        которое есть,
но трижды —
                    которое будет!

Милиционер на освещённом перекрёстке отдаёт ему честь. Наверно, решил, что Фёдор приветствует его, а не отечество, которое есть, и трижды, которое будет.

Автобус высвечивает фарами придорожные голые деревца, и последние листки на ветках вспыхивают ему навстречу, словно крохотные огненные флаги.

Глаза 5. Как подвозили бабку

Надо мчаться без остановок. Но только начнёт водитель выжимать скорость, только стрелка на спидометре возьмётся отщёлкивать километры, обязательно задержка.

Вот на обочине стоит высокая старуха в тёмной шали. Через плечо корзина, у ног ящик и мешок, в руке здоровая кошёлка. Увидала автобус — подняла руку.

— Голосует бабка! — объявляет Фёдор. На шофёрском языке это значит — просит подвезти. — Уважим?

— Она старая, ей тяжело с вещами, — пожалела Майка.

Значит, уважим. Фёдор тормозит. Высокая старуха лезет в автобус и зорко приглядывает за вещами, которые втаскивает Фёдор.

Вещи ведут себя шумно.

Из корзины высунули носы утки и крякают в три глотки. Мешок на полу ворочается и визжит поросячьим голосом. Только ящик ведёт себя тихо; сквозь редкие планки видны мягкие кроличьи уши. А кошёлка…