Жил-был Пышта

Бороны не переворачиваются. Пласт ложится ровно. И тогда Пышта глядит ещё на грачей. Они не расхаживают спокойно по борозде, как весной, — они чёрной тучей носятся над головами Пышты и тракториста, машут крыльями и кричат, наверно, о скором отлёте. И вдруг все, как один, накренив крыло, круто поворачивают и бесшумно, словно чёрные планёры, садятся на пашню. И чёрная земля сразу кажется светлой рядом с угольной чернотой птиц.

Трактор вылезает на дорогу, подняв вверх стальные ножи. Земля начистила их до серебряного блеска, в них отражается голубизна неба. Поворот, снова въехали на поле. Р-раз! — и ножи упали на землю, прокладывают новую борозду. И опять валятся вслед репейники и злые осоты.

А в другой раз не доехали до края, повернули раньше.

— Там ещё, наверно, три метра не допахали, — сказал Пышта.

— Кустарник, — коротко пояснил тракторист.

— А мы бы его выдрали из земли!

— Шут с ним, пусть растёт, — сказал тракторист.

Пышта вспомнил председателя Коробова и сказал:

— А если по всем полям три метра не допахивать…

Но тракторист не стал его слушать, засвистал какую-то песню.

Когда же попахали долго и осмотрелись, они увидали, что за ними из края в край лежит тёмная вспаханная земля. Тракторист повеселел.

— Ну, вот что, — сказал тракторист. — Имей в виду: машина любит грамотных. Без грамоты механизатором тебе не бывать никогда.

— А я и сам знаю, — охотно ответил Пышта.

— Знаешь, а сам «молнию» через «е» пишешь, а «долой» через «а»?

А, вон что! Значит, не ветер её унес…

— Пышто у меня букв не хватило… — стал оправдываться Пышта.

Но тракториста не проведёшь: буквы на отдельных картонках, их можно перекладывать и печатать много раз.

— А она всё равно подействует, пышто она не простая бумага, а «молния»! — упрямо сказал Пышта.

— Уже подействовала, — ответил Непейвода. — Я ею сегодня утром печку разжёг и, пока ты спал, завтрак тебе сварил.

Глава 17. Кашевар

Пышта сидит в вагончике и чистит картошку. Тракторист сказал: каждый мужчина и боец в походных условиях должен уметь начистить котелок картошки. Пышта чистит. Потом он сам разожжёт печку-бочку, поставит варить. А в обед вернётся тракторист, скажет: «Здорово, кашевар!» — и откроет ножом банку с кильками. И кильки они будут есть, не как Майка велит, а безо всяких вилок и ножей. Просто взял за хвост — и в рот! Не жизнь — малина! — как говорит тракторист.

Пышта чистит картошку. Самая первая после чистки сильно поуменьшилась. Вторая получилась побольше… Наловчился. И печку разжёг здорово, с первой лучины. Она загудела, подрагивая горячими боками, будто покатилась в далёкий путь. И засвистел длинным носом чайник, и забулькала картошка в котелке. Вот бы сейчас кто-нибудь взглянул, как складно всё получается у Пышты!

И только так подумал, как что-то толкнулось в стену, звякнуло. Кто-то на воле прислонил к вагончику велосипед. Дверь, откройся!

Открылась. Шнырин, в шляпе на оттопыренных ушах, с портфелем, вошёл, осмотрелся и сел, расставив ноги в грязных сапогах.

— Хозяин где? — спросил он без всякого «здравствуй».

— Пашет, — ответил Пышта. — Не слышите, трактор в поле работает? — прибавил он не очень вежливо.

— А я вижу — дым из трубы валит, ну, думаю, отдыхает Непейвода, гость кстати.

«Некстати», — подумал Пышта. А вслух сказал:

— Ему некогда отдыхать, самая работа.

Шнырин щёлкнул крышкой блестящего портсигара.

— А ну, парень, достань огонька из печки!

Пышта не посмел ослушаться, поджёг лучину. Шнырин прикурил.

— И долго ты тут будешь околачиваться? — спросил Шнырин.

— Я не околачиваюсь. И за мной скоро автобус придёт.

— Важно! За такой мелюзгой автобус снаряжают. Порядочки!

Шнырин прикрыл глаза, втянул и надул щёки и выпустил из себя столько дыма, что весь вагончик задымил. Пышта закашлялся и рассердился.

— Да, важно! — сказал он. — За мной двадцать пять человек приедут. Бригада! И все до одного Непроходимимы! Взрослые!

Насчёт двадцати пяти Пышта приврал, чтоб выглядеть поважнее. Шнырин словно и не слушал; задумчиво прикрыв глаза, он пожёвывал папиросу. И вдруг Пышта заметил: из-под опущенных век за ним, за Пыштой, зорко наблюдают колючие зрачки.

— И куда они путь держат, твои двадцать пять? — Шнырин зевнул, будто его и не интересовал ответ. А зрачки ждали ответа.

— Всюду поедем! Мы ведь Непроходимимы! — сказал Пышта твёрдо.

Шнырин засмеялся:

— Уж ты-то самый ответственный…

Он вдруг заторопился, поглядел на огромные, как блюдце, часы на руке:

— Ладно, мне в ожидалки играть некогда. Передай — скоро заеду. Дело будет. Неотложное. Понятно? — Он вынул из портфеля свёрток. В свёртке что-то булькнуло. Сунул под подушку на полатях: — Передашь. Гостинец от Шнырина.

Пышта вскочил. Он сжал кулаки. Он покраснел.

— Не передам! — сказал он громко, хотя ему было страшно так говорить: этот дядька с такой толстой шеей, и руки у него огромные, как грабли. — Не передам! — повторил он, чуть не плача от страха. — Дяденька Непейвода не пьёт вина ни капли. Он всё равно не станет пить. Пышто у него ответственное задание, пышто на него Советская власть надеется!

Шнырин от неожиданности вылупил на Пышту белёсые глаза.