Жил человек

- Что у вас стряслось? - резкость уже сорвалась, Голованов, как мог, попытался сгладить ее: - Что ж вы стоите, садитесь... пожалуйста.

- У нас ничего не стряслось. - Орлов сел, провел рукой по короткому, по вискам седому ежику. - Пришел попросить помощи. Заканчиваем капитальный ремонт, а радиаторов для парового отопления - нет.

- Почему ж вы вчера не пришли? Или завтра, допуетим? - недовольно осведомился Голованов, отчего-то неловко чувствуя себя под прямым спокойным взглядом Орлова. - Сегодня прием по личным вопросам.

В спокойных внимательных глазах Орлова скользнула, тут же исчезнув, улыбка - не укоризненная, не вызывающая, а скорей сочувственная.

- Вчера я был в Пензе, в облоно. Завтра может быть поздно - время не терпит. Наконец, вверенный мне детдом давно считаю своим личным делом.

На какое-то мгновение Голованов опешил, потерялся:

сказано все это было по-прежнему спокойно, искренне, чуть лп не извиняющимся тоном, но ощущение вызвало такое, словно неожиданно щелкнули по носу.

- Сколько у вас воспитанников?

- Двести сорок три.

- Где имеются эти батареи?

- Только в "Сельхозтехнике". С ними говорил, в райисполкоме говорил обещаны они кому-то.

- Почему же вам их отдать нужно?

- У нас - дети.

Голованову нравились люди, умеющие мыслить и отвечать четко и логично; этого одного было достаточно, чтобы изначальная, вызванная дурным настроением, но больше, неприязнь сменилась одобрительным, с некоторой даже почтительностью, отношением. Умен. Вроде бы по манерам тихий, нерешительный, но там, где чувствует свою правоту, - не отступит. И - как высшую похвалу - сделал мысленную отметку: лобастый, черт!.. Не откладывая, попросил соединить с "Сельхозтехникой", выслушал, перекатывая малиновые желваки, возражения и поиному, жестко, требовательно, повторил довод Орлова: у них дети, все! Дело было сделано, но Орлов не поднялся, попрощавшись и поблагодарив, - как ожидал Голованов, - негромко и участливо спросил:

- Плохо - со свеклой?

Не ожидая вопроса, Голованов молча сглотнул, резко чиркнул ребром ладони по горлу: вот так!

- Немного сможем помочь. На два дня выделим человек пятьдесят шестьдесят. Старшеклассников.

- Эх, вот бы! - горячо вырвалось у Голованова, и тут же он спохватился. - А как? Учебный-то год начался?

- Прихватим субботу, воскресенье - выходной. Объясним ребятам. - Орлов, видимо, пришел с готовым решением. - Условие одно: нужен автобус, туда и обратно.

Да и там - чтоб погреться могли. В открытых бортовых - застудим ребят.

- Автобус будет, - обрадованно заверил Голованов.

- Тогда у меня - все, - кивнул, поднимаясь, Орлов. - До субботы.

Голованов позвонил в гараж, привычно быстро переобулся в свои резиновые бахилы, в приемной задержался - спросил, проверяя свои впечатления:

- Что за человек этот Орлов?

- Сергей Николаевич? Ну что вы - его весь район знает! - с гордостью и не совсем вразумительно ответила секретарша.

Примерно месяц спустя, когда все перипетии каверзной осени остались позади и на селе началась передышка и свадьбы, Голованов во второй раз столкнулся с Орловым - в бане. Жил Голованов с семьей в очень удобном, секретарском особнячке, передаваемом, так сказать, по наследству; была в нем и просторная ванная комната, но он, если выпадало время, предпочитал ходить в баню - попариться. Причем, любил и умел париться - так, что голова гудела легким звоном, а тело, от той же легкости, вроде бы совсем переставало существовать. К безобидной этой страсти, с детства, приучил его отец, лесной объездчик. Когда он, уже студентом, приезжал на каникулы, его всегда ждала домашняя, по-черному, баня, наполненная спресованным обжигающим воздухом, с шипящей раскаленной каменкой и выступившей на черных стенах пахучей смолой.

В этот раз Голованов отправился в баню в понедельник, по сумеркам - в такие часы да после выходных там всегда бывало свободно. Напарившись, он лежал на скамейке, вольготно раскинув красные, исхлестанные ноги и блаженно моргая мокрыми горячими ресницами.

- С легким паром, Иван Константинович, - раздался памятный, спокойный и дружелюбный голос.

Голованов сел, - Орлов стоял перед ним с тазом в одной руке, с мочалкой и мылом в другой - еще сухой, коренастый и весь исполосованный шрамами: в паху, под левым соском, на ногах, на левом плече; одни были широкие, стянутые прозрачной лиловой пленкой, другие - глубокие, круглые, с собранной, лучами расходящейся кожей, - таким рисуют солнце ребятишки; тонкая красная нитка прорезала шею в том месте, где начиналась ключица, этот последний шрам вызвал у Голованова какую-то смутную, тут же ускользнувшую мысль.

- Где ж это вас так... разукрасили? - не удержавшись, изумленно спросил он.

- Там, где всех, - на войне, - чуть усмехнувшись, просто ответил Орлов, - должно быть, он привык уже к таким удивленным вопросам, и присел рядом на свободную лавку.

К величайшей своей досаде, к стыду, Голованов вдруг забыл, как Орлова звать, - обычно с ним такого не случалось, - оставалось только безликое обращение.

- Кем же вы были?

- Саперный комбат. Майором кончил.

- Беспокоит вас... это?