Жил человек

- У меня нет ничего, - устало ответила Софья Маркеловна и, понимая уже, с кем разговаривает, равнодушно посоветовала: - Можете сами убедиться.

По этому равнодушию, безучастности, тот сразу понял, поверил, что Софья Маркеловна говорит правду, цепкими цыганскими глазами пошарил по открытому на высокой груди халату - прикидывая, не взять ли тут хотя бы то, что можно взять, зло ругнулся:

- Эх вы, блаженные! Такую вашу!..

Рывком, заученно сунул под кожанку золотую несработавшую отмычку. Софья Маркеловна не удержалась:

- Отдайте мне!

- Считай, что опять подарила. - Холодный предостерегающий взгляд шаркнул по ней, как нож: - О том, что был, - никому. Я не повторяю, понятно?

И, откинув крючок, бесшумно, как тень, исчез в темноте, под дождем.

Прометавшись остаток ночи по комнате, утром Софья Маркеловна сходила в милицию, обо всем рассказала. Ее внимательно выслушали, поблагодарили, а спустя неделю сами вызвали ее. Прибывшая из губернии воинская часть разгромила банду, несколько бандитов было схвачено живьем, некоторые убиты в бою, - Софью Маркеловну пригласили на опознание. Ни среди живых, ни в числе убитых высокого цыганистого человека в кожанке не оказалось. Поражаясь своей бесчувственности, не дрогнув, только зажав платком нос и рот, прошла она по сараю, в котором, лицом вверх, лежали покойники. К счастью, не было тут и Виталия Гладышева. Когда-то ожидавшая его - какого угодно, готовая простить его - тоже за что угодно, она ощутила вдруг грустное удовлетворение, что его нет здесь - среди тех, кого сажают, как зверей, за решетку, как бешеных собак, стреляют. Теперь - окажись иначе это было бы ужасно!..

Есть женщины, поверяющие свои душевные тайны, от самых пустяковых до самых сокровенных, чуть не первому встречному, и они, наверно, даже счастливы: ничего у них на языке не держится, но зато ничто их и не гнетет. Софья Маркеловна относилась к другой категории:

открытая, общительная, гостеприимная, только в одном - в подобном случае - она оставалась по-девичьи застенчивой и предельно замкнутой; дожив до глубокой старости, она, как и прежде, неизменно считала, что есть вещи, которые не дано трогать посторонним. О своей юности, о своем Вике она рассказала лишь однажды - Сергею Николаевичу Орлову. Да и то потому, что он сам, по-дружески просто спросил о портрете, - ему нужно было говорить или все, или ничего. А еще, наверно, рассказала потому, что в жизни каждого наступает пора, момент, когда самое больное перестает болеть и становится, непонятно отчего, - только воспоминанием.

В конце тысяча девятьсот пятьдесят третьего года коллектив детдома отметил шестидесятилетие Софьи Маркеловны и торжественно проводил ее на пенсию. Два дня подряд она никуда не выходила из своей боковушки перекладывала, переставляла подарки, перечитывала Почетные грамоты, тихонько всплакнула, чего никогда прежде себе не разрешала. И все это - в подсознательной попытке заполнить образовавшуюся пустоту: своему детдому, детям она отдала не только тридцать пять лет жизни, но и что-то еще, более существенное. Вечером, догадавшись, как ей тут, с непривычки, солоно, одиноко, пришел Сергей Николаевич. С мороза красный, студеный, он, снимая в прихожей меховую шапку, пальто, весело выговаривал:

- Это вы чего ж носа не кажете? Закрылись тут, понимаете! Разнежились, да?

Софья Маркеловна от удовольствия рассмеялась, вспорхнула, как молоденькая, захлопотала с чаем; когда она внесла поднос с чашками, Орлов, стоя, разглядывал портрет на стене, живо оглянулся.

- Софья Маркеловна, кто ж это такой - старорежимный товарищ? Брат?

- Жених, - порозовев, ответила она, тут же расставив все точки над и, который так и не стал мужем.

За чаем - удивляясь, что воспоминания не доставляют ей былой боли, - с пятого на десятое поведала о своей купеческой юности, о Виталии, вплоть до того, как искала его среди убитых бандитов. Сергей Николаевич слушал, то потирая рукой высокие залысины, то коротко дотрагиваясь до открытой косовороткой шеи, стянутой вишневой ниткой шрама; под конец поинтересовался:

- Он тоже наш - загоровский?

- Нет, из-под Тулы... Мать у него - сельская учительница была. Собиралась к ней сразу после свадьбы... - Софья Маркеловна помедлила, досказала: - Писала я ей.

И до войны. И сразу после войны - никто не ответил.

- А вы возьмите и съездите туда, - неожиданно посоветовал Орлов.

- Зачем? - поразилась Софья Маркеловна.

Он промолчал, ответив одними спокойными проницательными глазами, и Софья Маркеловна поняла зачем, поняла, вдруг заволновавшись, вдруг почувствовав, как ей действительно хочется съездить в деревню под Тулой.

Просто так, безо всякой внятной цели, по извечному позыву пожилых людей побывать, напоследок, там, куда тянет, с чем-то попрощаться, замкнуть в душе какой-то последний круг.

- Какой уж я ездок, голубчик, - с сожалением вздохнула Софья Маркеловна, недоговорив, что и годы уже не те, и, главное, ехать-то особо не на что...