Жил человек

Вернулся из Вашингтона - мне уже и паспорт наш, советский выписали, вызова ждать велели. Сразу же какойто господинчик и является. Выясняет, откуда взял деньги на поездку?.. Вам-то, мол, что? Не украл же. Если, сообщает, не подтвердите документом, откуда взяли, - арестую. И показывает жетон - уголовная полиция. Надо вам сказать, что с деньгами мне помог Альберт - тот самый русский, что табачную лавочку содержал. Условились: вернусь домой - вышлю. Так вот, спасибо ему, подальновидней меня оказался. Написал и справку - о том, что он деньги дал. Знал он свои порядки... Хотел этот типчик из полиции взять ее у меня. Ну, мол, это уж нет: копию, пожалуйста, снимайте, а забрать не дам. До последнего дня следили, куда пошел, с кем встретился, по пятам ходили. Пока на пароходе плыл - из каюты старался не выходить. Чего доброго, ненароком и за бортом мог оказаться...

Взглянув на часы, Леонид Иванович застегивает рубаху, поднимается.

- Выпускник у меня один перед самыми экзаменами болел. Хожу, подтягиваю. С вами - если нужно - завтра можем встретиться.

Досадую, что сегодня непременно должен отбыть, - он успокаивает.

- Тогда в следующий раз в любое время. Я, кстати, и в отпуск никуда не еду. Наездился - на всю жизнь.

- Пойдемте, я провожу вас.

Жарко в разморенной тени парка, еще жарче вне его:

кажется, что сразу за калиткой налетаешь на невидимую упругую горячую стену. Улица пустовата; на переломе дня и вечера зной особенно плотен, неподвижен.

- Я почему об этом вечере так подробно? - на ходу досказывая, как-то пытается обобщить Леонид Иванович. - Помог он мне, вечер этот. Ну, во-первых, убедился, что был у меня друг и - остался. Тогда - в моем состоянии - это, как точка опоры... И еще понял, что настоящая дружба всегда меряется по-крупному. Понимаете, дружба тогда, когда можно простить какие-то мелочи.

Но она не прощает, если ты покривил в главном... Вы думаете, если б я действительно нашкодил что-то там, в скитаниях своих - Сергей бы простил мне? Нет. Встретил бы, как положено. Распили бы мы с ним его коньяк, и сказал бы он мне: вот бог, а вот порог. Не сомневаюсь в этом. Не сомневаюсь потому, что хорошо знал его... Наконец, именно, он, Сергей, задал мне вопрос, который для меня очень важным был: как дальше жить думаешь? Имея в виду, что остались мы с матерью вдвоем.

Ну и, конечно, мое положение... Говорю ему: пойду работать. В школу, догадываюсь, мол, сразу не возьмут, поостерегутся. Тем более что и предлогов придумывать не надо: учебный год на носу, штаты укомплектованы. Потом - когда приглядятся, привыкнут. Пока же, говорю, пойду на любую работу. Этого я не боюсь, лишь бы делать что угодно. "Лепя, говорит, согласен с тобой во всем.

И даже в том, что сначала поостерегутся. Наверно. Так вот - завтра приноси мне заявление и приступай к работе. Воспитателем". Говорю ему: над тобой же тоже начальство есть. "А это, отвечает, не помеха. Приказ напишу без всяких согласований". Вы давеча спросили, откуда я многих детдомовских знаю? Александру Петровну, Уразова, Софью Маркеловну, конечно. Почти два месяца вместе работал.

Останавливаемся у дома с палисадником, Леонид Иванович кладет руку на щеколду калитки.

- Увы, математик должен быть аккуратным.

- Леонид Иванович, - удерживаю я его, - последний вопрос. Ради праздного любопытства. Как вам в первые дни - после Америки - Загорово показалось? Глушью?

Контрасты разительные?

Козин отвечает недоуменным, с упреком, взглядом:

толковал, толковал, да так ничего ты и не понял, - означает, похоже, этот выразительный взгляд.

- Контрасты разительные - это вы верно. Там я мыл грязную посуду здесь занимаюсь любимым делом. Там бы в какой-нибудь вонючей ночлежке жизнь закончил - здесь старость моя обеспечена... А ведь есть еще другие категории. Очень простые и очень важные. Например, кругом и свое и свои... У нас даже воздух и тот другой - свой. Не замечали?

...Поздним вечером, - в ожидании последнего, ночного автобуса я сижу в номере гостиницы, перед открытым окном, и, отмахиваясь от крутящейся в потоке света мошкары, пишу:

ВТОРОЕ ПИСЬМО МОЕМУ ЧИТАТЕЛЮ

Дорогой мой друг!

Вот и снова я пишу Вам из районного городка Загорово. Несмотря на поздний час, в открытое окно тянет не прохладой, а жаркой сушью; неподвижно висят темные листья тополя, подсвеченные с улицы фонарем и отсюда, изнутри, - приглушенным светом настольной лампы. Изредка, устав от оцепенения, они слабо и коротко шелестят, - сами по себе, недоумевая и терпеливо надеясь: ну если уж не дождь, так хотя бы какой-никакой ветер тряхнул их сквозящей струей, выдул бы из ветвей застойную духоту... Под вощеным колпаком абажура резвятся, мельтешат мотыльки, мошкара, упрямо тычась в горячее стекло лампочки; смотрю на их бессмысленный шабаш, и невольно приходит банальное - от многократного пользования - сравнение: не так ли и мы, люди, крутимся в своей повседневности, бездумно и безбоязненно суемся, лезем в любой, большой и малый огонь?