Жила, была

Тетя Дуся заранее предупреждала. Таня еще и шагу не ступила от кушетки, а передвигаться в комнате и впрямь необходимо со всеми осторожностями. Почти всю мебель с Васильевского перевезли, в два рейса.

— Буфет никак было не вынести, — сокрушалась тетя Дуся. — Слабосильные грузчики-то. И тут поместить некуда.

В коридоре оставили узкий проход, только боком в комнату пробраться. А в самой тети Дусиной комнате и вовсе не повернуться.

— Мне оно все ни к чему, — подчеркивала тетя. — Твое добро, а спрос за него с меня, опекунши. Один спрос, никакой благодарности.

— А можно, я останусь? — робко спросила Таня.

— Ни в коем. Для твоего же здоровья выставляю.

Кукла

По городу расползались зловещие слухи: «Они вот-вот перейдут в наступление». То были недосужие россказни и вредные сплетни.

Овладев, наконец, Севастополем после длительнейшей блокады, германское командование начало в июле перебрасывать из Крыма под Ленинград пехотные дивизии и осадную артиллерию большой мощности. Из Финляндии прибывали свежие резервы.

На фарватер Невы, акваторию Кронштадта, Ладожское озеро авиация сбрасывала морские мины.

Вокруг города возводились дополнительные укрепления. На перекрестках, в нижних этажах угловых домов замуровывали оконные проемы, они щерились раструбами амбразур. Ленинградцы готовились биться за каждую улицу, за каждый дом.

25 мая началась летняя навигация. 5 июля Военный Совет Ленинградского фронта решил эвакуировать еще триста тысяч жителей. Срочно и в обязательном порядке.

Случаи голодной смерти стали редкостью, но не всем, далеко не всем суждено было избежать последствий алиментарной дистрофии.

* * *

Таня переступила порог. Одной ногой, затем другой. Прищурилась от яркого солнца, постояла так, привалившись плечом к дверному косяку.

В канун войны у дома сгрузили толстую длинную трубу. Для каких целей, неизвестно. Так и осталась лежать. Теперь ею пользовались как уличной скамьей. Подкладывали теплое и мягкое под себя и сидели часами, грелись, лечились солнцем от блокадных болезней.

— Ах ты дистрофик несчастный! — прозвучало рядом.

Голос был тонкий, детский. Он и в самом деле принадлежал ребенку, девочке лет шести-семи, а может быть, еще младше. Она явно была блокадницей: личико сморщенное, дряблое, руки, как веточки, ноги-палочки с уродливо раздутыми коленями. Девочка играла засаленной куклой. Тряпичное тело непослушно заваливалось. Это и сердило хозяйку.

«Маленькая», — подумала о ней Таня снисходительно. И вспомнила имя:

— Не хорошо так, Катюша. Разве она виновата, что блокада. Больная, обидно ей такое слово слышать.

— Она еще маленькая, не понимает ничего, — оправдалась Катя. — И я же сама дистрофик.

«Я — тоже», — могла сказать Таня, но промолчала. Она, как многие-многие другие, почему-то стеснялась признаваться в этом. А тетя Дуся, как нарочно, напоминала, требовала: «Раз дистрофик, обязан в спешном порядке здоровье свое поправить».

Таня и сама знала, что надо принимать воздушные и солнечные ванны, совершать длительные пешие прогулки, добывать живые витамины.

Она намерилась обменять на лук вторую, непарную теперь, турчанку-персиянку, но тетя Дуся, узнав об этом, ужасно разозлилась и строго-настрого запретила «разбазаривать добро». С тех пор и выдворяла на всякий случай, «от греха подальше, чтоб соблазну не было», на улицу, когда уходила на фабрику или по другим делам.

Жаль, что тетя Дуся не. забрала и буфет. В правом нижнем отделении хранились игрушки всех Савиче-вых. Можно было бы подарить Катюше Анжелу, нарядную, гуттаперчевую, с закрывающимися и открывающимися глазами, сидячую и стоячую, как настоящая, живая, здоровая девочка.

Друг

После обеда начался дождь, нудный, затяжной. И — безопасный. Воздушных тревог не будет, а на улицу все равно не выйти.

Таня устроилась на ступеньке короткой лестницы, оперлась о стену подъезда, зашарканную, с облупившейся масляной покраской, исцарапанную гвоздями и ножичками. Надписи сообщали новости и секреты жильцам и всем свету: «Зина дура», «Коля + Аля = любов».

Так и было написано, без мягкого знака.

Жесткая и жестокая, видно, была любовь у Али и Коли накануне войны. Там и дата была вырезана-24.1 V.41 г.

«А какой сегодня день?» — задумалась Таня и долго никак не могла вычислить или вспомнить. Месяц знала, позавчера карточки новые получили, на июль 1942 года…

Дни тянулись уныло и однообразно. Утренний чай, очереди, отоваривание карточек…

После булочной и, редко, других магазинов — стояние за обедом в столовой. Потом делай, что хочешь, пока тетя Дуся не появится, не впустит в дом.

Так невыясненным и осталось, какое сегодня число. Задремала Таня. Раньше, давным-давно, когда-то, виделись прекрасные и волшебные сны. Цветные, с полетами. Теперь — провалилась в безжизненную темноту. И никого, никого-никого не встречала во сне. Даже маму.

А тут вдруг увидела Васю Крылова. Изменился, но все равно можно узнать. Дорогой, свой, надежный. Таня ужасно обрадовалась, а Вася очень удивился, обнаружив ее на лестнице.

— Что ты тут делаешь? — и за плечо потормошил.