Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)

— Вот так лучше. Я серьезно говорю, рано ты сложила оружие. Ничего непоправимого не произошло. Вся эта твоя новая любовь-морковь…тс-с-с! Не вздумай оправдываться, — шикнул он на мою попытку опровергнуть наличие "жениха-сожителя". — Все твои страсти-мордасти. Мы их укротим. Возьмем под контроль. И с телом твоим ничего страшного не случилось. Сейчас просто нужен уход и время на заживление. Ты только не трогай больше свои болячки, они еще способны сойти с минимумом последствий. Шрамы, конечно, останутся, но это не главное. Сначала будет мало красоты, ты должна понимать. Но через пару-тройку лет все сотрется, сольется с кожей. Станет менее заметно. Это я тебе говорю, как человек, заработавший в походах и на экстриме кучу шрамов.

Я улыбалась и верила ему. Верила, после того, как убедила себя в том, что дальше, с каждым днем, будет только хуже и стоит готовиться лишь к потерям. Верила, что возможно заставить время повернуть вспять, к беззаботным дням, вновь выйти за тот момент, когда в мой мир так настойчиво постучалась безысходность.

— Кстати, чем ты все это смазываешь? — внезапно вернул меня в реальность Вадим Робертович. — Ты же понимаешь, что тебе сейчас нужен хороший антисептик. Главное, не допустить попадания никакой заразы и воспаления, потому что тогда могут реальные быть проблемы, — по-хозяйски хлопая дверцами шкафчиков, продолжил он, доставая по моей указке нехитрую домашнюю аптечку, которую я держала в секретном месте, чтобы Ярослав случайно не натолкнулся.

— Та-ак… Мазь от ожогов? — возвращаясь за стол после того, как ополоснул руки с мылом, Вадим Робертович критично осмотрел небольшой тюбик. — Ну, хоть не от мозолей — и то хорошо, — скептически хмыкнул он. — Но у меня лучше есть. Пока и это прокатит, а завтра я принесу.

Потрясенно осознавая, что учитель придет завтра, и вообще — теперь он сможет являться, когда пожелает (мой адрес он знает, а дверные замки вряд ли станут для него серьезным препятствием), я все же не могла огорчиться по-настоящему.

Тем временем он снова взял мои руки в свои и нежными, осторожными, будто бы исцеляющими движениями нанес мазь на раны, за которые мне больше не было так мучительно стыдно. Тепло, исходящее от его тела отогревало. Казалось, его бурлящая жизненная энергия, похожая на огненную лаву, проникает в меня через эти прикосновения, такие легкие и, в то же время, полные пульсирующей силы.

Пока учитель перематывал мои раны свежими бинтами, мы не сказали друг другу ни слова, но чувство свершения роднящего таинства не покидало нас обоих. Я прекрасно видела это по его глазам, хоть он и старался сохранить свое всегдашнее скептически-непроницаемое выражение, чувствовала по биению его сердца, которое внезапно, на несколько коротких секунд, ощутила, как свое.

Происходило то, что раньше я считала невозможным. В моем маленьком мире постепенно высвобождалось место для очень значимого человека, которому удалось приоткрыть завесу тайны, заглянуть в самый темный угол моего сердца и принять меня — без унижающей жалости, без отвращения.

Раньше только Марк был способен на это, только он видел и принимал меня настоящую. Но с момента нашего расставания, моя личность, привыкшая быть половинкой одного целого, безвозвратно умерла. С каждым новым днем я все меньше походила на прежнюю Алешу. Я жила жизнью, о которой Марк не имел никакого понятия, общалась с людьми по принципам, которые ему было бы трудно принять, даже имя мое произносили теперь по-другому.

В ту минуту я впервые поняла, насколько необратимые перемены произошли со мной с момента отъезда из семьи Казариных. Но осознание того, что даже сейчас рядом есть человек, готовый принимать меня такой — изломанной, привыкшей прятать свои истинные чувства и прикрываться фальшивой беззаботностью, давало надежду на то, что я смогу справиться со всеми проблемами. Даже с этой обманчиво-спасительной зависимостью, безвозвратно уродующей мое тело.

После того, как Вадим Робертович ушел («Ненадолго!» — с нажимом произнес он у двери) я еще долго сидела ошарашенная. Полузабытое ощущение того, как это — не притворяться, быть честной, и просто жить, расслабляло и убаюкивало.

Мне вдруг очень сильно захотелось нырнуть под одеяло, укутаться, зарыться в подушки — не украдкой, на пару часов, а напрочь забыв обо всем, залечь на дно самого глубокого и исцеляющего из снов.

Я больше не переживала о Яре — я знала, что он вернется к вечеру и найдя меня спящей, не станет будить. Наконец-то я могла позволить себе по-настоящему расслабиться.

Открыть глаза у меня получилось только на следующее утро, когда яркий солнечный свет не могли сдержать даже заботливо задернутые Ярославом занавески. Рывком сев на диване, я с удивлением поняла, что проспала почти двенадцать часов. Остаток вчерашнего дня и вся ночь пролетели как одна минута, и теперь я снова возвращалась к жизни — обновленная и по-настоящему отдохнувшая впервые за несколько месяцев.

— С добрым утром, страна! Кто это у нас здесь такой счастливый проснулся? — на пороге нашей комнаты появился Яр с двумя чашками дымящегося кофе.