Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)

После окончания занятий мы не спешили расставаться, наоборот, оттягивали этот момент как можно дольше. Сначала мы шли гулять по окрестностям, собирая каштаны, желуди и разглядывая витрины больших магазинов, за которыми бурлила непонятная взрослая жизнь. Уроки, пока не наступили холода, мы ухитрялись делать в одном из уютных скверов неподалеку школы. После Марк ехал со мной до самого детского дома и, если у него не было тренировки в этот день, долго стоял и болтал со мной у ворот. Когда же ему надо было бежать на секцию, он всегда следил, чтобы я дошла до дверей целая и невредимая, а я всегда оборачивалась и махала ему рукой на прощание.

Взрослые несказанно удивлялись нашей дружбе: в школе, где, несмотря на общую "элитарность" коллектива, Марк все равно считался ребенком одной из самых важных семей, и в приюте, где его изначально воспринимали, как чудака, который с жиру бесится. Пару раз услышав подобные насмешки я, несмотря на желание спокойно поговорить с приютскими друзьями, не смогла выдержать изначально спокойный тон беседы. Так наш маленький коллектив узнал, что такое приступы моей ярости, во время которых я стучала по столу кулаком с воплями: "Да как вы все! На пустом месте! Можете оскорблять человека! А еще друзья, называется! Не походите ко мне больше! И не говорите со мной! Никогда!" — а под конец, видимо, для пущего эффекта, швырялась тапочками, снятыми тут же, прямо с собственных ног.

Так Марка полюбили в нашем коллективе, сначала, чтобы не нервировать меня, а познакомившись поближе — по-настоящему, искренне. Это произошло после того, как перед новым годом мне все-таки удалось затянуть его к нам в гости, несмотря на все смущение и отказы. Но стоять и часами разговаривать у ворот в зимние морозы у нас уже не получалось, даже термос с горячим чаем не спасал.

Марк спокойно вынес диковатые взгляды детдомовской братии, общавшейся с "богатеньким" с настороженностью. И только мое свирепое лицо, выглядывавшее из-за его плеча, не давало многим из наших начать задираться с ним, чтобы в честной драке выяснить, способен ли он вообще на что-то, или такая же разбалованная размазня, как и все домашние дети.

В итоге, Марк не просто стал вхож в наш мир, а очень гармонично в него вписался. О нем очень тепло и с искренним уважением отзывался наш добрый батька Петр Степанович. За непривычную серьезность и взрослость его любили нянечки и воспитатели, осыпая восторженными охами-ахами, и жалея за то, что мальчик "сиротинушка при живых родителях", так часто он пропадал у нас. Мои друзья, преодолев первоначальное недоверие, приняли чужака в свою компанию, сраженные его честностью и отзывчивостью.

Марк никогда не относился к нам свысока, как это обычно делали домашние дети, а у нас был очень развит нюх на подобное снисхождение — и не было оскорбления страшнее этого. Когда мой новый друг приносил нам пакеты с шоколадками, конфетами, пастилой и другими сладостями, которые давно уже стали дефицитом, то раздавал их не с барского плеча, а очень просто, без лишних слов и с неподдельным желанием поделиться тем, чего для него одного было слишком много. Когда он оставался в приюте допоздна и помогал делать уроки отстающим от школьной программы, никто из детей не чувствовал себя униженным или глупым. Марк терпеливо и спокойно объяснял то, что легко давалось ему самому. Объяснял так просто и доходчиво, что вскоре самые отпетые двоечники могли похвастаться твердыми четверками и похвалами от удивленных учителей. Так что к концу младшей школы, у нас его считали своим, детдомовским, а не домашним мажорчиком.

За это время Марк очень изменился. Куда-то пропала вечная насупленность густых бровей, упрямо сжатые губы все чаще расплывались в расслабленной улыбке, а глаза перестали смотреть с недоверчивой подозрительностью. Я тоже мало напоминала себя прежнюю с сумасбродными выходками, побегами и мелким хулиганством. Мы с Марком будто поменялись привычками: он подарил мне частичку своей уравновешенности и серьезности, в обмен на мое озорство и умение устроить приключение из ничего.

Все свои проделки и развлечения я теперь планировала только на двоих, научившись смотреть на мир его глазами и запоминая все то, что могло бы быть интересно ему. Меня больше не радовали когда-то желанные поездки на различные смотры и выступления на конкурсах за школу, ведь я ездила туда одна, а, значит, не могла полноценно радоваться происходящему. Когда же Марк отлучался для участия в соревнованиях, я впадала в нехарактерную молчаливую задумчивость, не желала ни с кем общаться и, сидя в укромном уголке, вычеркивала в календарике дни до его возвращения, совсем как перед поступлением в школу.

Школа же меня давно интересовала только потому, что там был Марк, хотя, дела с учебой обстояли более чем хорошо. Я была круглой отличницей и честью класса, и даже местные педагоги давно перестали видеть во мне попрошайку-выскочку. Теперь мое "происхождение" подчеркивали даже с какой-то гордостью: смотрите, какой самостоятельный и прилежный ребенок.