Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)

— Держи-держи. Пусть будет при тебе. Не выпускай из рук даже на секунду. Будет дополнительная страховка. Я не хочу оставлять тебя в незнакомом месте совсем без связи. А так хотя бы смогу набрать с другого телефона. Все таки, эта ситуация… она не совсем нормальная.

— Да что ты говоришь?! Весь сегодняшний день — не совсем нормальный! — не смогла сдержать я нервический смешок. — Ну, иди. Иди уже. Не опаздывай еще больше!

Марк пристально смотрел на меня, и, казалось, боялся сделать первый шаг к выходу.

— Можешь считать меня дураком, но я боюсь оставлять тебя. Мне кажется, когда я вернусь, тебя здесь не будет. Несмотря на все эти смешные попытки контролировать ситуацию. Ты просто исчезнешь.

Мое веселое настроение как рукой сняло. Понимание того, что отголоски принятых когда-то решений не раз отзовутся нам в дне сегодняшнем, придало моему голосу максимум серьезности:

— Никогда этого не будет. Слышишь меня? Никогда, ни за что я больше добровольно не уйду из твоей жизни. Даже если будешь гнать — все равно не уйду. Не бойся. Иди, куда должен. Иначе я сейчас сама вытолкаю тебя взашей. Я не шучу, Марк. Иди уже!

— Все, понял. Ухожу. Не то ты совсем во мне разочаруешься, — он попытался сгладить шуткой мой крайне суровый тон. — Жди здесь. Я скоро.

Прежде, чем выйти из кафе, Марк еще пару раз оглянулся, будто бы пытаясь окончательно убедиться в том, что все в порядке и, наконец, решительно тряхнув головой, резко дернул дверь на себя и вышел.

Я осталась одна в пустом зале кафе, не считая изрядно смущенного "надзирателя", который тут же прискакал ко мне с меню и чашечкой кофе. Кофе я выпила залпом и заказала еще, а вот одна мысль о еде вызвала приступ тошноты. Эмоциональное напряжение все еще было слишком сильным.

— У вас курить можно? — поинтересовалась я у бармена, который следил за каждым моим движением и подбегал к столу в ответ на первый же вопросительный взгляд.

— Ну, вообще-то у нас курят на улице. Но вам туда нельзя, — решительным тоном заявил он, намереваясь отработать вознаграждение исправно, без халтуры.

— Вот как… — дав обещание Марку не двигаться с места, я почему-то не предполагала такие уж радикальные ограничения свободы. — А мне… А мне очень надо. Давайте, может, придумаем что-нибудь? Ну, очень надо, понимаете?

— Девушка, — устало заявил бармен. — Вы сами слышали, что сказал этот ваш… хозяин или охранник, или кто он вам там? На улицу — нельзя. Мне, в принципе, все равно, в какие ненормальные игры вы с ним играете, но вы сами согласились быть птичкой в клетке, так не подставляйте хотя бы меня. Я пообещал вас сторожить, но я не подписывался с вами бороться, если вдруг…

Продолжения его возмущенного монолога я уже не слышала. Сравнение с птичкой внезапно разбудило совершенно другие ассоциации, другие воспоминания, от которых я застыла, зажав рукой рот в приступе безмолвного ужаса.

Вадим. Это он шутливо называл меня птичкой, подтрунивая над моей бравадой, над попытками казаться смелой и отважной. Он провел меня за руку по пути от неоперившейся, самонадеянной первокурсницы до гордого звания публикующегося автора. Он не раз подставлял крепкое плечо, не позволяя сдаться в минуты, когда, казалось, я устала, крылья сломаны, и лететь дальше нет сил. Он был готов разделить со мной свою жизнь, свое сердце, построить общее будущее, одно на двоих, безоблачное и счастливое.

И это он остался один, в том зале, полном журналистов и гостей, брошенный, забытый мной в преддверие вечера, который должен быть стать только нашим.

Я зажмурилась, пытаясь спрятаться от безысходности, от понимания, насколько непредсказуема жизнь, насколько мало мы знаем себя. Ведь я была уверена, что влюблена в Вадима, но стоило Марку появиться из прошлого, и я вмиг забыла обо всем, что казалось важным в дне сегодняшнем.

Слишком мало общего имело горячее, густое, бегущее по венам вместо крови, чувство к Марку, с легкой, пьянящей, будто шампанское, эйфорией, охватывавшей меня при мыслях о Вадиме. И вот хмель выветрился, оставив после себя лишь тяжелый осадок и чувство стыда от того, что я натворила: обещала любовь, не будучи влюбленной, перепутав ее с романтической очарованностью.

Чувствуя, как на лбу выступают капельки пота и начинают дрожать руки, я смотрела на бармена, увлекшегося возмущенным изобличением наглости клиентов, и понимала: если сейчас же, немедленно, не смогу закурить, то встану и убью кого-нибудь. Да хотя бы его первого, зачем долго искать жертву?

— А потом приходят сюда и думают, что им все позволено, раз у них есть де… — поток его возмущения внезапно прервался, потому что, неожиданно для себя, я резко перегнулась через стол, схватила горе-проповедника за воротник и, притянув к себе, зашипела ему в лицо: