Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)

Дальше как-то само собой вышло, что он перехватил мое место у плиты, принявшись нарезать продукты быстро и уверенно, словно заправский шеф-повар, а я сидела рядом на высоком табурете и молча наблюдала за ним.

Глядя на Марка, я вспоминала, как так же хозяйничала на другой кухне, одетая в его одежду и готовила нам завтрак и кофе. Вспоминала город нашего детства, любимые места, нашу реку и секретик под деревом, мою старую комнату с окном в потолке, большой аляповатый дом Казариных, который я все же любила и, может быть, не отказалась бы взглянуть на него одним глазком. Просто из любопытства.

— Марк. А что там с нашим прежним жилищем? — поинтересовалась я, покачиваясь, будто на волнах, в ласковых объятиях ностальгии. — Ты давно там был? Дом все такой же смешной и роскошный?

- Все такой же, — неожиданная жесткость его тона тут же сбросила меня с небес на землю. — Недавно я выставил его на продажу — как только вступил в права наследства. Не хочу себе ничего отцовского.

— Подожди, что значит «наследство»? — я отказывалась верить в то, что услышала. — Ведь его обычно получают после… после…

— Да, ты все правильно поняла. Их больше нет. Отец с матерью разбились в ДТП чуть меньше года назад. Попали в обычную ловушку — спидометр новой машины показывал скорость не в километрах, а в милях. Вот они и разогнались… больше положенного.

От потрясения я не могла произнести ни слова. И дело было даже не в новости о смерти людей, под чьей крышей я росла, и которые не были чужими целых восемь лет моей жизни. Я почему-то сразу подумала о Марке — каково пришлось ему? Да, он никогда не был близок с родителями, но само знание того, что где-то у него есть родственники, могло стать тонкой, но, все же, преградой между ним и лавиной леденящего одиночества, готовой захлестнуть его в любую минуту.

Выходит, даже Виктор Игоревич и Валентина Михайловна бросили его. Вслед за мной.

— А вы… — я сдавленно прокашлялась, стараясь скрыть волнение, — а вы виделись до этого? Встречались, пока ты учился? Ты хоть домой на каникулы приезжал?

— Нет. Не приезжал. Никогда. Я уехал на следующий день после тебя и ни разу туда не вернулся. Мы виделись с отцом пару раз в Одессе, когда он бывал там проездом. Так… разговоры ни о чем. Как всегда. Какие-то бредни насчет женитьбы и наследника, которого я, оказывается, должен был ему обеспечить. К тому времени он во мне окончательно разочаровался и начал строить планы насчет внуков, — Марк саркастически усмехнулся. — Ну да черта с два. Какие внуки? Их к детям на пушечный выстрел подпускать нельзя. Хватит, они свою любовь уже на нас отработали.

— Ну, они были не самыми плохими родителями, — я попыталась сгладить его непримиримую обиду на мать с отцом. — Да, немного безразличными, да, зацикленными на себе, и мы им никогда не были нужны особо, но…

— Алеша, — прервал меня Марк с горькой усмешкой. — Ты себя со стороны слышишь? Какие, по-твоему, тогда плохие родители? Оба были самовлюбленными эгоистами, которые завели меня, как собаку, для порядка, потому что семья без детей у них считалась неполноценной. А тебя — попросту купили! А потом эти же люди в наш последний день под одной крышей вспоминают о каком-то сыновьем долге и начинают рассказывать, что я должен и чего не должен делать из уважения и любви к ним. Ты слышишь, Алеша — уважения и любви! — он со злостью швырнул кулинарную лопатку так, что она с грохотом пролетела по столу. — Но я не стал молчать, как обычно. Тот разговор был первым и последним честным разговором за всю жизнь. За всю нашу жизнь! И он им очень не понравился. Мать в очередной раз заявила, что я психопат и моральный урод, а отец все пытался меня успокоить — и не знаю, каким чудом я удержался, чтобы не ударить его. Так что все были счастливы, когда я уехал. Больше не было надобности изображать фиктивную любовь. А потом — они умерли. Вместе, как и жили. Окончательно отделались от меня. Наверное, там, в загробной жизни, оба радостно вздохнули от того, что никому не пришлось оставаться здесь, на земле и делить ее со мной. С психопатом и моральным уродом, — Марк умолк, устремив в одну точку задумчивый взгляд. — Поэтому я тоже не хочу с ними ничего делить. И продам все, до последнего кирпича, — продолжил он после тяжелой паузы. — Я сделаю то, чего они больше всего боялись — сотру их. Сотру всю память о семье Казариных, которую отец мечтал превратить в какую-то мифическую династию. Сотру все их планы. Скоро в нашем доме поселятся другие люди, это будет уже их место, их жизнь. Отцовские фирмы-прикрытия я сначала раздроблю в мелочь, а потом тоже продам — все, по частям. А вот его акционерные доли оставлю себе, это реальная власть, отказываться от которой… — внезапно он осекся, осознав, что увлекся и говорит сам с собой, жестко, с мстительной практичностью, так, как никогда не говорил со мной.

Как и я несколько часов назад, Марк испугался своего нового лица, испугался, что я не восприму его таким и отшатнусь в ужасе.