Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)

Теперь мы любили друг друга при свете дня, сначала неторопливо, наслаждаясь откровенностью, которую дает солнечный свет, узнавая в деталях малейшие особенности друг друга. Чувство единения в этот раз было более осознанным, поначалу мы даже пытались контролировать себя. Марк очень боялся причинить мне боль любым неосторожным движением, но даже она была сладостнее всех подарков и ласковых слов от других людей. А потом мы потерялись, исчезли, утонули друг в друге, в том сумасшедшем водовороте, который рождает страсть. Не пытаясь более удерживаться даже за крошечные осколки сознания, мы растворялись в нашей близости бездумно, слепо, до исступления, желая только одного — умереть и опять родиться, вместе. Чтобы так и прожить всю оставшуюся жизнь, только вместе. Чтобы не было ни малейшей возможности дышать по отдельности, радоваться жизни или утешаться в горе. Никогда друг без друга.

— Ты такая хрупкая, — произнес Марк, когда мы лежали рядом, пытаясь выровнять дыхание, так чтобы каждый вдох и выдох получался у нас синхронно. — Такая тонкая. Иногда мне кажется, я могу тебя сломать. И в то же время, ты очень сильная, и я могу не бояться быть… быть собой. Это удивительно.

— Тогда считай, что я сделана для тебя по специальному заказу. Такая себе улучшенная модель, с гарантией качества, — пошутила я, но он к моей шутке отнесся очень серьезно.

— Так и есть. Ты сделана только для меня. Специально для меня. Больше ни для кого, — добавил Марк, крепче прижимая меня к себе. — Алеша, знай, я никуда тебя не отпущу. Ты понимаешь это?

Я умиротворенно улыбнулась, пытаясь побороть внезапно накатившую сонливость. Конечно же, я все понимала. Но так, как это было удобно мне.

…Следующий год был одним из самых счастливых в нашей жизни. Через несколько дней начинались занятия в школе, и мы с Марком пошли туда заново, иными людьми — свободными, сильными, целостными в своем единстве.

Школьные учителя и даже наши ровесники оказались так же слепы, как и родители. Несмотря на мои первоначальные опасения, что мы выдадим себя неосторожным словом, фразой, движением, никто ничего не заметил. Общество предпочитало видеть давно устоявшийся штамп вместо реальных людей.

В представлении одноклассников и педагогов Марк был сложным подростком со своенравным характером, которого лучше не трогать без надобности. Я — едва ли не феей с крылышками (неудивительно, если некоторые их даже видели, эти крылышки), странной, туманной, отстраненной, которой были чужды все земные проблемы.

Нас это более чем устраивало. Нас вообще все устраивало, и мир, воодушевленный нашей любовью, спешил демонстрировать только лучшие свои стороны.

Мы обожали туманно-осенние утренние часы, когда было так чудесно просыпаться вместе и долго целоваться под шум дождя. Мы не могли нарадоваться учительским проповедям и запугиваниям: "Это же выпускной класс, расслабляться некогда, на носу — выбор, от которого зависит ваша жизнь!" Мы наслаждались каждым школьным уроком, будь это литература или нуднейшая валеология, потому что можно было сидеть рядом и просто держаться под партой за руки, заряжаясь силой от прикосновений друг к другу.

Мы обожали нашу дорогу домой, которая обычно занимала несколько часов — это были прогулки по близлежащим паркам, с посиделками на лавочках и в кафе, полные веселья, радости, и объятий. Под ноги нам падали блестящие каштаны, яркий свет дразнил солнечными зайчиками сквозь золотые листья, кружил голову ароматами яблок и костров, окутывал, будто шалью, прозрачной вечерней дымкой.

Но самым лучшим временем была, конечно же, ночь. Все обязанности, осторожность и необходимость обманывать оставались в свете ускользающего дня. И ночью мы были только друг для друга, были собой. Срывая маски, мы наслаждались первозданной свободой, получая такой заряд сумасшедшего счастья, что, казалось, нам больше ничего и не нужно. Ни есть, ни спать, ни дышать. Только быть вместе.

Юность — пора привычного волшебства и обыкновенных чудес. Только в юности, чем меньше спишь, тем больше энергии на следующее утро. Оглядываясь назад, я понимаю, что спали мы очень, очень мало. Но никогда я не была так полна сил и жажды жизни, как тогда. Никогда до этого я так вдохновенно не писала, азартно ломая карандаши дрожащими пальцами или прорывая остро заточенным грифелем несколько листов к ряду. Мои мысли и фантазия неслись вперед так стремительно, что я, ухватив капризную музу за шлейф воздушного платья, не желала разжимать руку и отпускать ее на свободу. Иногда мне казалось, что я забывала даже дышать, настолько мощным потоком било из меня вдохновение, а мысли и образы целыми абзацы сыпались на бумагу сами по себе.