Жила-была Вера. Истории о силе духа, любящих сердцах и билете на счастье

Как во сне Полина подошла к калитке, которая была зачем-то сделана в заборе еще до того, как они с Семеном купили свой дом, и отодвинула засов.

– Иди сюда.

Антошка, хлюпая старенькими сандаликами, которые, видимо, не стала снимать, когда ныряла в бочку, прошествовала во двор Полины и по-хозяйски направилась к веранде.

– Что это ты сумки бросила? В городе была? Мамка тоже ездила недавно. Я просила конфету привезти. Большую такую, знаешь? Но она сказала, что денег нет. А у тебя конфета есть?

Полина, наконец, очнулась и засуетилась.

– Есть конфета. И не одна. Только сначала я тебя кормить буду. Есть хочешь?

– Хочу! И конфету хочу! Ты мне сначала конфету покажи, а то знаю я! Обманешь…

В голосе девочки было столько обиды, что Полина, не задумываясь, вытряхнула из сумки пакет с конфетами, привезенными Семену, который был большим охотником до шоколада, и вручила его девочке:

– На!

– Все мне? – деловито осведомилась Антошка, не веря своему счастью.

– Тебе-тебе! Только не все сразу, а то живот болеть будет.

Девочка быстро кивнула и вдруг сорвалась с места, крикнув уже на ходу Полине:

– Я сейчас!

Вернулась она уже без конфет и, чинно усевшись за стол на просторной Полининой веранде, скомандовала:

– Красивенькое покажи!

Полина развернула перед ней ткань, и ребенок застыл, осторожно касаясь все еще грязными ручонками яркого шелка.

Полина успела разогреть обед и навести порядок на кухне, а Антошка все так же сидела, глядя на белые горошины на алом фоне и что – то шепча себе под нос.

– Ну будет! – Полина потянула на себя край ткани, и Антошка отдернула руки, словно испугавшись чего-то. – Не бойся! Что ты? Я просто сверну ее, а то тарелки ставить некуда.

Накормив девочку, Полина принесла свою шкатулку для рукоделия и поманила к себе Антошку.

– Иди сюда! Мерки снимать будем.

– А зачем? – Антошка с любопытством уставилась на шкатулку, которую открыла Полина. – Что у тебя там?

– Много чего. Нитки, иголки всякие. Наперсток бабушкин. Ножницы еще. Все, что для шитья нужно.

Антошка послушно повертелась, позволяя снять Полине мерки, а потом чуть ли не с головой зарылась в недра шкатулки, осторожно перебирая катушки с нитками и разноцветные пуговицы.

Чей-то голос выкрикнул ее имя раз, потом другой, и девочка нехотя оторвалась от своего занятия, ворча:

– Проснулась!

Не прощаясь, она заскакала было по ступенькам, но обернулась, словно что-то вспомнив, и, глядя на Полину темными как вишенки, глазами, спросила:

– Я еще к тебе приду! Можно?

– Приходи! – Полина кивнула.

Антошка давно уже ушла, а Полина все сидела, держа в руках сантиметровую ленту, которой снимала мерки, и ревела.

Ревела так, как не делала этого с того самого дня, когда, попрощавшись с отцом, поняла, что осталась совсем одна. Конечно, был Семен и его семья, но из родных у Полины не осталось больше никого, и ничто на свете уже не могло изменить этого факта. Детей у нее не будет, а значит, нужно держаться мужа и доживать жизнь по-человечески. Чтобы не упрекнуть себя ни в чем и, если правду говорят, что «там» что-то есть, встретиться после с теми, по кому так тоскует теперь душа.

Наревевшись, Полина наскоро приготовила ужин и разложила на полу ткань. Кроить она никогда не любила, но без этого платья не сошьешь, а, значит, придется.

Потоптавшись вокруг тщательно разглаженного лоскута, раскладывая выкройку то так, то этак, Полина поняла, что на ее задумку ткани хватит, и принялась за дело.

Семен, вернувшись с работы, только одобрительно хмыкнул на вопросительный взгляд жены.

– Нарядная будешь.

Полина, облегченно вздохнув, накрыла на стол и осторожно спросила у Семена:

– Сёма, а что за люди соседи-то наши? Знаешь, аль нет?

То, что она услышала, ей вовсе не понравилось.

– Люди как люди. Пока не понятно. Время покажет. Вроде как за воротник заложить любят, а там – кто его. Посмотрим.

– Девочка у них… Маленькая такая… Шустрая…

Семен дернул щекой, строго глянув на жену:

– Не привечай ее, Поля. Не трави себе сердце. Привяжешься, а они подадутся дальше. Люди говорят, что они живут как перекати-поле, то тут, то там. Нигде надолго не задерживаются. Вот и подумай, надо ли оно тебе. Я ведь знаю, ты, пока меня дома нет, всех окрестных ребятишек привечаешь. Я ничего, ты не думай. Дело твое. Но эту девочку – не надо. Понимаешь?

– Понимаю… – Полина нахмурилась, но кивнула.

Но от затеи своей отказываться все-таки не стала. И пару дней спустя Антошка по-хозяйски толкнула калитку, протопала к дому, где Полина, сидя на ступеньках веранды, пришивала пуговичку к воротнику, и потянула на себя пояс платьица.

– Это мне?

– Тебе…

– Красивенькое… А ты мне его отдашь?

Полина, перекусив нитку, расправила ткань, любуясь полученным результатом, и кивнула.

– Конечно! Для тебя ведь шила.

Антошка как – то очень серьезно кивнула и тут же стащила с себя грязную маечку.

– Дай!

– Ну уж нет! – возмутилась Полина, глядя на тщедушное тельце ребенка. – Сначала мыться! А потом уже наряды!

Антошка спорить не стала. Покорно дала себя выкупать, с удовольствием плещась в большом тазу и поминутно ойкая, когда Полина пыталась промыть ее спутавшиеся темные кудряшки.