Жила-была Вера. Истории о силе духа, любящих сердцах и билете на счастье

Откуда ей было знать, что у мамы уже на руках результаты обследования и скоро их жизнь замрет на мгновение в какой-то невыносимо высокой точке вершины их так долго выстраиваемого бытия, темной и мрачной, как антрацит, а потом стремительно сорвется с этой горы, увлекая за собой лавиной все больше тех камней, которые казались основанием, крепким и надежным… И не станет больше ничего основательного и прочного. Под ногами будто разольется болото из малинового киселя, который так ненавидела Юля в детстве. И эта противная субстанция будет медленно, как в дурном сне, затягивать их будущее в себя все быстрее и быстрее, пока надежды уже совсем не останется, а мама не возьмет Юлю за руку, требуя выслушать.

– Это я виновата, Юля! В нашем с отцом разрыве, в том, что не дала ему общаться с тобой… Я, понимаешь? Меня и вини!

– Почему? – Мамины пальцы были холодными и твердыми, но Юля не решалась вырвать руку, понимая, что вот-вот узнает, наконец, почему ей нужно было сидеть в углу все эти годы, гадая, где же отец, вместо того, чтобы расти в полной семье.

– Я была обижена…

– На что? Мама, ответь?! На что можно обидеться так, чтобы отнять у меня… отца…

– Я расскажу. А ты слушай. Только не перебивай. Говорить мне тяжело…

И Юля узнала…

И о том, как поженились родители, будучи еще совсем молодыми и не очень-то умными. И о том, что мама носила ее, бесконечно выслушивая упреки со стороны сразу двух семей – своей и мужа.

Юлю не ждали. Ее никто в семье не хотел. Она была досадной помехой, сломавшей планы сразу двух сторон, а родители ее оказались виноваты в этом. Карьера отца не состоялась, так как он вынужден был бросить учебу, чтобы обеспечивать семью. Мать Юли, оформив академический отпуск, так и не восстановилась в университете после рождения ребенка, и это стало еще одним поводом для упреков. Взаимные претензии, копившаяся обида, недовольство и как основной триггер – рождение девочки, а не мальчика, и вот уже Юлькина мать едет к тетке, согласившейся принять ее с ребенком, а отец даже не знает, что дочь больше не увидит.

– Он искал тебя. Писал мне, звонил… Но я сказала, что ты не его дочь…

– Господи, мама! Зачем?!

– Мне столько раз твердили об этом, что я решила – пусть! Хотят так – будет так!

– Кто твердил? Кто хотел?!

– Все… Юля, прости… Не могу больше об этом… Я понимаю, что все это звучит сейчас очень глупо, но на тот момент мне казалось, что я поступаю правильно. Я не хотела, чтобы хоть кто-то мог посметь сказать тебе то, что выслушивала я… Ребенок не должен расти в ненависти! Я защищала тебя… Как могла, как умела… Это сейчас я понимаю, что все сделала не так, а тогда… Мне казалось, что все верно… Все правильно…

Юля, вырвав все-таки свою руку из рук матери, отошла к окну и изо всех сил ударила кулаком по подоконнику. Единственный горшок с разросшимся Юлькиным кактусом, подаренным когда-то Настей, подпрыгнул, и Юля уставилась на черные крупинки грунта, которые усеяли светлую, гладкую поверхность подоконника. И каждая и них показалась вдруг ей теми словами, которые только что произносила мама… Р-р-раз! И грязно вокруг! И уборку делать надо… И грязь эту так просто не убрать, ведь она потянется за тряпкой, оставляя следы, и нужно будет хорошенько постараться, чтобы убрать ее всю…

Тряпку Юля принесла. И грязь с подоконника была убрана. А потом Юля села у кровати матери, совсем как в детстве, с совершенно сухими глазами, и приказала:

– Рассказывай! Все. И только правду. Не ври мне больше, поняла?

– Не буду…

Вот так Юля и узнала, как на самом деле обстояли дела. И, хотя вопросов у нее осталось больше, чем ответов, которые она все-таки получила, пришло понимание того, что жизнь, наверное, все-таки странная штука. Сегодня ты знаешь одно и все тебе ясно, просто и понятно, а завтра информации станет чуть больше, и весь твой хрустальный, тщательно отмытый, уютный мирок, который ты себе придумала, вдруг пойдет некрасивыми кривыми трещинами. И придется что-то с этим делать. Вот только что? Никто тебе не скажет. Это ты решать будешь сама…

Юля так до сих пор и не поняла, простила ли она маму за то, что случилось. Наверное, да… Хотя полной уверенности в этом не было.

Одно Юля знала точно – она благодарна маме за то, что та все-таки не промолчала и рассказала ей обо всем. А может быть и не обо всем… Девушка точно знала, что самое главное осталось за закрытыми дверями маминой спальни в тихих ночных бдениях, в руках отца, который держал истончившиеся запястья мамы, когда обезболивающие переставали действовать, в его скупых слезах, которые не раз видела Юля, хотя он и старался скрыть их от нее.

О том, что было сказано там, без нее, Юля никогда отца не спрашивала. Не хотела бередить.

Да и не до того ей было. Им предстояло научиться жить вместе, ведь оставлять ее на тетку отец отказался наотрез.

– Я уеду. Как только ты скажешь. Но после того, как тебе исполнится хотя бы восемнадцать. А пока постараюсь не отсвечивать.

– Нет уж! Тебя и так не видно и не слышно было столько лет! Совсем уже… Отсвечивай, пожалуйста! Я так хочу! Папа…