Жильбер Ромм и Павел Строганов

Что мы можем узнать из этого текста? Во-первых, то, что, приехав в Париж, Ромм перестал поддерживать свои прежние швейцарские связи и в течение года, то есть с весны 1789 г., его бывшие друзья (письмо выдержано в неофициальном тоне дружеской переписки) получали о нем лишь обрывки сведений через третьи руки. До того такие связи, очевидно, поддерживались, поскольку Кунклер, судя по двум сохранившимся его письмам юному Строганову от 23 февраля и 10 марта 1790 г., знал о принятии тем имени «Очер», произошедшем осенью 1788 г. Во-вторых, то, что эти забытые Роммом друзья воспользовались подходящим предлогом – выходом очерка о Верне, дабы напомнить о себе, переслав данное сочинение с первой подвернувшейся оказией и не питая слишком больших надежд на успех («Надеюсь, что это письмо Вас там еще застанет»). В-третьих, то, что этой удачной оказией стал отъезд из Женевы в Париж Николая Михайловича Карамзина, в будущем замечательного российского писателя и историка, а тогда еще молодого и мало кому известного литератора. Мало известного не только коллегам по «республике изящной словесности», но, по-видимому, и самим Кунклерам, поскольку, рекомендуя его, автор письма ссылался на родителей, а потом за них же – на рекомендацию Лафатера. Очевидно, их личное знакомство с «московитом» было все же не настолько близким, чтобы они сочли возможным рекомендовать его только на основании собственного опыта общения, почему и потребовалась ссылка на знаменитого физиогномиста. И, наконец, с высокой долей вероятности можно предположить, что в Париже Н.М. Карамзин встретился с Ж. Роммом, поскольку письмо в конце концов достигло адресата и ныне находится среди бумаг Ромма. Впрочем, нельзя сбрасывать со счетов и возможность того, что по какой-либо причине (не застал дома, например) Карамзин передал письмо Ромму не лично, а через слуг.

Вот, наверное, и всё или почти всё, что можно «вытянуть» из данного источника. Да, собственно, никто долгое время и не пытался из него ничего другого «вытягивать», хотя известно об этом документе было достаточно давно. Еще в 1940 г. о его существовании сообщила К.И. Раткевич: «Имеются в этих собраниях также письма к Ромму от ряда других лиц – <…> от Кунклера, женевского ученого (в одном из них Кунклер сообщает адресату, что послал ему новую книгу о Верне через “русского литератора” Карамзина)»[736]. В 1959 г. А. Галанте-Гарроне поместил в своей монографии о Ромме тот фрагмент письма Кунклера (итальянский ученый работал с микрофильмами не слишком высокого качества, а потому ошибочно транскрибировал его фамилию как «Коннелер»), где шла речь о Карамзине[737]. В 1971 г. он сделал то же самое во французском издании книги[738].

Наконец, в 1982 г. об этом же документе говорилось в статье И.С. Шарковой. Ленинградская исследовательница подробно изложила его содержание, а также содержание двух вышеупомянутых писем Кунклера П. Строганову (в них о Карамзине не упоминалось), оказавшихся в Архиве ЛОИИ (ныне СПб ИИ). Ни на какой приоритет в «открытии» данного источника автор статьи не претендовала. Как раз наоборот: отметив неправильную транскрипцию имени Кунклера в книге А. Галанте-Гарроне, она прямо указала на итальянского историка как своего предшественника[739].

Вывод И.С. Шарковой из проведенного ею анализа данного источника выглядит вполне скромным и логичным: «Надо думать, что письма Кунклера были вручены, поскольку они сохранились в архиве Ромма, а это дает возможность предполагать, что Карамзин встречался в Париже с якобинцами Роммом и Строгановым, хотя в “Записках русского путешественника” об этих встречах ничего не говорится»[740]. Спорить не с чем. Кроме, пожалуй, того, что ни Ромм, ни Строганов не были в тот момент якобинцами: Попо вступит в Якобинский клуб лишь полтора месяца спустя после отъезда русского путешественника из Парижа, а Ромм – спустя три года.

Однако в 1987 г. тот же самый источник был положен в основу версии о тесных взаимоотношениях Ромма и будущего русского историка, которую выдвинул известный отечественный специалист по истории XVIII в. Ю.М. Лотман в книге «Сотворение Карамзина». Приведу основные этапы развития этой версии автором и возьму на себя смелость их прокомментировать:

В «Письмах [русского путешественника]» возникает образ путешественника, равнодушно взирающего на политические споры французов, – как скучающий зритель, он смотрит из партера на пьесу из совершенно чужой жизни. Большинство исследователей полагает, что это и есть истинное отношение Карамзина к парижским событиям в 1789–1790 годах.