Жилец

– Посмотрим, посмотрим, что вы там принесли. – И Жорж вмиг почувствовал неловкость. Ну в самом деле, подумаешь, шедевр фоторепортажа.

Но, увидев, что принесли, человечек загорелся азартом.

– В номер! Немедленно в номер! Это ж сенсация, такого еще никто не видывал. Вор за работой. Нет, не так – трудовые будни карманного вора.

Достал червонец из ящика стола, протянул Фелицианову:

– Это ваш гонорар. – И к сопровождавшему: – А вы, Николай, поработайте с товарищем. Товарищ – как вас? Да, да, спасибо… Товарищ Фелицианов – перспективный товарищ, и глаз, и хватка – все есть.

На сем аудиенция закончилась.

Уже в коридоре Фелицианов познакомился наконец с Колей Бодровым, заведующим отделом фотоиллюстраций – молодым человеком лет двадцати трех на вид, в зеленой бутылочного оттенка вельветовой толстовке, подпоясанной солдатским ремнем. Коля был добродушен и простоват. Хотел было перейти на «ты», Жора, но Георгий Андреевич достаточно мягко, но безоговорочно потребовал отчества (Павлович оказалось, как император Николай Первый) и установил вполне официальную дистанцию отношений.

С этого дня Фелицианов каждый четверг приносил в газету новые снимки. Иные изредка попадали на полосу. А «Трудовые будни карманного вора» так и не напечатали – Мария Ильинична не велела. Все-таки «Правда» – орган Центрального комитета Коммунистической партии, здесь не место портрету уголовника. А червонец, щедро подаренный Кольцовым, потихоньку вычли из последующих, гораздо более скромных гонораров.

Сирень, сирень…

Сирень расцвела сразу, вдруг, в одну ночь, когда ее не ждали. Еще казалось, что весна продлится долго, ведь ясень под окном только-только выпустил свежие лапки. А вот уже лето и легкая грусть, что оно пролетит быстрее сна. И эти запахи – сирени, мокрого асфальта, травы, пробившейся из булыжника, свежие-свежие и чуть душноватые. Они взывают к свободе, хочется бросить все к чертовой матери, сесть в пригородный поезд и умчаться на нем куда глаза глядят.

В таком-то легковесном состоянии, неприличном для человека, достигшего возраста Иисуса Христа, Жоржа Фелицианова несло по Цветному бульвару. Потом уже, задним числом, он так и не смог вспомнить, почему, как он там оказался, зачем, с какой стати?

О чем-то он радостно думал, но словам его мысль не подчинялась, она в тот миг была склонна к воплощению музыкальному и романтическому. То этюды Шопена, то «Утренняя серенада» Шуберта. В таком вот настроении летишь, летишь и не отдаешь себе отчета, не видишь, куда прешь. Пока не напомнят грубым окриком. Жорж налетел с размаху на старую и злую бабку с кошелкой. Старуха на ногах-то удержалась, но из кошелки высыпалась картошка… Серенада разлетелась вдребезги.

– Ирод бешеный! Супостат! Чтоб твои зенки слепые повылазили!

– Простите, простите, ради бога… Я виноват, я все подберу, – забормотал Жорж, и это было жалко и бессвязно.

Он усадил старуху на ближайшую скамейку, стал подбирать проклятую картошку, вот уж действительно – чертов плод. А с соседней скамейки эту сцену наблюдала смешливая девица. Очень премиленькая. Таких красоток рисуют гимназистки пятого класса в тетрадках, одевая в маркиз с пышными прическами. Волосы ее тоже были пышны и белокуры, и вся она светилась чистотой. Чистотой и невинностью. И смех у нее был какой-то девственный, невинный и очень звонкий. Такой, что в иной миг остро хотелось грубо надругаться над ее чистотой и невинностью. Конечно, ей забавно и весело наблюдать, как еще минуту назад элегантный и гордый мужчина, весь теперь красный и неловкий, подбирает с земли картошку, влажные клубни не слушаются его нервных пальцев, норовят выскользнуть. Жорж оглянулся на девичий смех, посмотрел строго и надменно, сказал:

– Такое и с вами может случиться.

Девушка смутилась в свою очередь и, чего Жорж никак не мог ожидать, стала помогать ему. Он повеселел, вернулось чувство юмора, и какая-то острота подвернулась на язык по своему поводу. Старуху с кошелкой пришлось проводить до дому, благо жила она совсем рядом, в начале Сергиевского переулка. Новая знакомая, Рита, как оказалось, и тут не оставила его.

«Ну что ж, Рита так Рита, имечко мещанское, конечно, горка подушек в светелке с кружевным покрывалом и куклой, какой-нибудь коврик дурацкий, – такой рисовался антураж при девушке, – но приключение во всяком случае забавное».

У колонки возле старухиного дома Жорж вздумал умыться, Рита обрызгала ему всю грудь, вода сияла радугой на солнце, и вновь вернулось беззаботное ожидание свободы, снова захотелось в пригородный поезд, и легкость эта заразила его веселую спутницу.