Жилец

– Это не мысль. Констатация факта, притом постыдного. На свободе тогда было… Как тебе сказать… Стыдно и страшно. Особенно почему-то не в тридцатые годы – тогда просто было страшно, и страх пересиливал все остальные чувства, а вот именно после войны, после победы. Я все ждала, когда наконец за мной придут – вокруг пустота, вакуум. Помнишь приятелей моих, пушкинистов?

– Шуру и Юру?

– Да, их. Юра-то Голубков в ополчении погиб, а Шуру взяли. И Маришечку, она Лермонтовым занималась, тоже арестовали. А я все думала, когда ж за мной-то придут. Даже облегчения ждала от ареста – уж очень все постыдно было вокруг. Омерзительно и постыдно. А я на язык, ты помнишь, дерзка и невоздержанна – нет, все сходило.

* * *

О да, Ариадна Викентьевна была на язык дерзка и невоздержанна – об этом по институту легенды ходили. Ее побаивались, и даже завкафедрой Семен Митрофанович Петров, тихо ненавидя, отваживался лишь на мелкие пакости. Но она была горда, делала вид, что не нуждается ни в статье, сорвавшейся в публикации по какому-то глупому поводу, ни в премии по окончании учебного года. Нет, конечно, антисоветских анекдотов от нее никто не слышал, и Сталина со Ждановым она цитировала, как положено, но запросто могла брякнуть после того, как в честь восьмисотлетия Москвы все табачные магазинчики и ларьки разукрасили досками «под Хохлому»:

– Какое безобразие!

Аспирант комсомолец Чуткин возмутился:

– Вам что, не нравится русское народное искусство?

– Искусство, молодой человек, дело тихое и интимное. И его продукт – штучный товар. А когда он идет на поток, в массовое производство – это уже не искусство, а подделка. Грубая и безвкусная.

– Значит, вы за индивидуализм, против творчества масс?

– Вы, Чуткин, уже который год изучаете литературу и должны бы знать, что Пушкин у нас один. И Лермонтов один. И даже Надсон один. А все попытки обучить массы стихотворчеству и получить из этого хоть что-нибудь путное обречены на провал.

Как это можно еврея, да еще унылого пессимиста, ставить в один ряд с великими народными поэтами – Пушкиным и Лермонтовым?! Патриотическая душа комсомольца Чуткина перенести такого глумления не могла, о чем он и поведал в тайном письме «куда следует». И хотя письмо его на всякий случай было подписано «Василий Иванов», да еще предельно неразборчивым почерком, комсомольца Чуткина повесткой пригласили «куда следует» буквально через неделю. Встретил Чуткина вежливый, улыбчивый подполковник.

– Василий Иванов? Очень приятно познакомиться. Подполковник Лисюцкий. Люциан Корнелиевич.

– А откуда вы знаете? Ну что Иванов – это я?

– Органы знают все. И всех. И Павла Сидорова, и Николая Петрова. Жаль, такая бедная фантазия. Могли бы что-нибудь поостроумнее придумать, на Руси много разных фамилий. Доброхотов, например.

Чуткин зарделся от гордости за всезнающие органы, но, смущенный выговором, все ж нашелся что ответить:

– Я выбирал народные фамилии.

– А не надо было выбирать. Мы не любим, когда с нами играют в таинственность и закидывают анонимными доносами.

– Это не донос. Это сигнал. И вы… вы уже принимали меры по моим сигналам. И Рубинштейна арестовали, и Скоробогатова…

– Мы их арестовали по своим разработкам. И наши данные по ним весьма расходятся с теми досужими домыслами, которые прислал некий Николай Петров. Но мы еще вернемся к этому вопросу. Времени у нас много.

– Но… у меня в два заседание кафедры. Я должен доклад делать.

– Ну от этой тяготы мы вас на сегодня освободим. Я думаю, ваш профессор – он ведь тоже Петров? – не будет в большом огорчении, если проведет заседание без вашего доклада. Я бы на его месте уж точно бы не расстроился. О либеральных заблуждениях Тургенева столько написано, кстати и самим Семеном Митрофановичем, что едва ли он от вас услышит что-нибудь новенькое. А вы мне, голубчик, вот что скажите. В письмеце вашем под народным псевдонимом «Иванов» как-то нехорошо упоминается выдающийся русский поэт Семен Яковлевич Надсон.

– Надсон – певец уныния, тоски и пессимизма, неоднократно использовался буржуазной пропагандой против революционного движения демократически настроенной молодежи, – отбарабанил Чуткин. – Безродные космополиты, проникшие в русскую критику, противопоставляли Надсона поэтам крестьянского и пролетарского направления, а Надсон является предшественником декадентства, окончательно доказавшего разложение буржуазной культуры… Это было и есть самое реакционное направление литературы, породившее такие уродливые явления, как Мережковский, Гиппиус, Ахматова и прочие.

– Это все, что ты выучил, сучонок? – Подполковник согнал с лица добродушную улыбку, сжал тонкие губы в злую ниточку и оглядел бдительного комсомольца с тем прищуром, что сжимает сердце даже герою и выбрасывает из тела добрый литр пота. Чуткин героем не был, его охватила постыдная слабость – вдруг забурлил-забурлил кишечник, и брезгливому Лисюцкому пришлось вызвать конвоира. – Отведи эту вонючку на оправку.