Обожала булки с маслом – видимо, результат военного детства. «Холестерин? А что это такое?» Ставила журналистов в неловкое положение, когда ей задавали вопрос про ее шикарную фигуру. «У меня просто очень хорошая эвакуация», – с улыбкой отвечала Людмила Марковна. Про эвакуацию не знаю, но тонкая эталонная талия, прямая спина, миниатюрность и изысканность – это и есть Гурченко. Внешне.
В еде разборчивой не была и поесть любила. Самым любимым ее блюдом были вареники – всякие – с творогом, капустой, грибами, вишней, но больше всего любила с картошкой. Причем ела их обязательно с белым хлебом, маслом и сыром! А талия все равно оставалась на месте!
3 стакана муки,
3 ст.л. сметаны,
1/2 ч.л. соли,
1/2 ч.л. соды,
1/2 стакана теплой воды.
5–6 небольших картофелин,
2 луковицы,
70–100 г сливочного масла,
молотый черный перец и соль по вкусу.
Я не помню, чтобы она хоть раз сказала слово «диета». Когда мы возвращались из командировки в Киев, каждому из нас моя подруга Лена подарила по киевскому торту. Я свой довезла до Москвы. Марковна – нет. В смысле съела…
Она всегда была в центре внимания, даже когда молчала. Гурченко – это уровень самых великих голливудских кинодив. Только непонятно почему этот уровень был так мало востребован.
Мы вместе ездили на открытие многих моих выставок – Нижний Новгород, Киев, Днепропетровск, ее родной Харьков, была на всех выставках в Москве. Обязательно выступала. Называла меня своим мини-режиссером. Но я в этот момент чувствовала себя по меньшей мере Рязановым! Или Феллини, на худой конец!
Установила нежные отношения с моим средним сыном Митей. Я взяла его с собой на открытие выставки в Днепропетровск, где они и подружились. Он был совсем еще подростком, неловким, несобранным дурилой, но она вела себя с ним, будто он был состоявшимся взрослым человеком, умным и красивым – а для моего тогдашнего гадкого утенка это был совершенно нетривиальный подход. Они долго беседовали обо всем на свете, замолкая при моем появлении – что, интересно, у них были за секреты? Много хохотали – взахлеб, по-детски, до икоты. Когда встречались, на завтраке, Люся подмигивала ему и говорила: «Хо-хо! Ты все понял?» Господи, что они там затеяли? Называла его олененком: «Как ты родила такие оленьи глаза?» – спрашивала. За эту днепропетровскую неделю стала его лучшим другом.
Я наблюдала, как она общается с незнакомыми людьми: слишком вежливая, неприступная, даже сухая, вдруг, если человек ей нравился, раскрывалась и становилась милой, веселой и безумно обаятельной!
Никто, наверное, ее до конца и не понимал: ни мужья, ни друзья, ни родственники. Она была настолько выше всех и всего как личность, что понять ее было невозможно. От этого и страдала, ела себя и других, и характер тут был совсем ни при чем.