Жили-были, ели-пили. Семейные истории

«Милочка, – сказала тетка в носке, – зря вы кочевряжитесь и время тянете, его в другом месте могут не спасти. Сколько таких случаев у нас, – сказала она и потянула свои ручонки к моему сверточку. – Давайте-ка его сюда, давайте, а то помрет еще…

Я тихо так и очень твердо сказала тетке: «Руки убрала…» – и выхватила сына.

– Ну, ты зря, ох, зря, ну, смотри, помрет… – сказала милая докторша, но мы с мамой уже пнули дверь и вышли из этой избушки на курьих ножках.

Помчались в другую больницу, там сразу собрали консилиум – Лешка больше не дышал, чем дышал, прописали гормоны, антибиотики, всё, что только можно, и отправили в реанимацию. Я долго ждала под дверью, несколько часов, наверное, как вдруг услышала: «Ну, вы сами мамочке сообщите, ладно? Подготовьте ее».

Открылась дверь и незнакомый врач произнес: «В общем, ребенок достаточно перспективный».

То есть с перспективой на жизнь. Слава богу.

Началось выхаживание. Он худел, не ел, поскольку нос и горло были забиты слизью, откашливаться не умел, мог только задыхаться. Ночами я не спала, мне нельзя было пропустить апноэ – дыхание останавливалось, он синел и только шарил ручками, пытаясь, видимо, найти воздух. Таких апноэ за ночь могло быть сколько угодно, и каждое могло стать последним. Я просиживала около него круглые сутки – он в прозрачной кроватке, я рядом на стуле, обложенная подушками для опоры, чтобы не сползать. Когда приходила мама, я проваливалась в сон, как в черную дыру – без сновидений, моментально, как будто выключили. Учила маму, что делать, если у Лешки остановится дыхание: во-первых, будить меня, во-вторых, постараться его растормошить, расшевелить, чтобы мозг переключился на другой раздражитель, в-третьих, если не помогло, брызнуть водой, в-четвертых, звать на помощь. А лучше сразу звать на помощь. Так часто и бывало: подключали маску, делали искусственное дыхание, возвращали.

Долго он тогда болел, очень долго. Случилось и осложнение, сильно повысилось внутричерепное давление, начались безумные головные боли, вероятно, от того, что было постоянное кислородное голодание. Он все время орал. От боли, от безысходности, от изнеможения. Из командировки вернулся Димка, увидел сына в первый раз. Мы все вообще тогда перестали спать. Димка месяц ходил с ним на руках, а как только клал в кроватку, Лешка заходился в крике. Нас снова забрали в больницу. И снова никаких прогнозов давать не будем, подождем, увидим, не обещаем.

Лежали, лечились, процедурились, гуляли, потом нам посоветовали и не гулять вообще – грянул Чернобыль. Осадки, облако, четвертый энергоблок, графитовые стержни – только и было слышно по телевизору.

Полгода Леши тоже встречали в больнице – приехали Роба, Димка и мама с Лидкой. Посидели в холле, потютюшкали Леху, подкормили меня домашним и уехали.

Так больше года почти безвылазно в больнице и провела – сначала вылеживала, потом выхаживала. Выходила.

Но спектакль этот в «Ленкоме» я ненавижу.

Вот и Дима вернулся из Индии и увидел, наконец, своего первенца!

Плохая примета

Алеша, 15 лет

Один из самых моих любимых фотопроектов – «Века». Почувствовала себя настоящей владычицей морской, земной и исторической – по моей высочайшей прихоти помещала разных персонажей в тот или иной век, совмещала несовместимых, уговаривала неуговариваемых, превращала непревращаемых! Гурченко тогда впервые встретилась с Цискаридзе, и он, надо сказать, очень трепетал и переживал по поводу предстоящего знакомства. Нагиев был в паре с Юлией Меньшовой, и мы подыхали от хохота, Лещенко рассекал на байке с Алсу, Якубович – боже, он был Казановой! – по-настоящему приставал к Ларисе Голубкиной, босой Рязанов – Лев Толстой – пытался уйти в народ от Нани Брегвадзе, только что исполнивший роль Пушкина Сергей Безруков нянчил «ребенка» Оксаны Пушкиной, Хазанов-Наполеон строил имперские планы в паре с Катериной Гечмен-Вальдек, у Петросяна в крепостных была Наташа Королева, Нострадамус-Галкин рассказывал что-то зловещее королеве Галине Борисовне Волчек и так далее – разные люди погружались в определенную историческую эпоху с придуманным мною микросюжетом.

А Макс Покровский был у меня графом Дракулой, который пытался прокусить тонкую жилку на шейке у Кати Стриженовой, и надо сказать, ему в конце концов это удалось…

К съемке готовились молча и сосредоточенно. Саша Гречина, художник-постановщик, черным шелком торжественно обтягивала гроб – лежбище Дракулы – и все время ворчала, что не к добру это, ни к чему такие сюжеты снимать. Тем не менее гроб сделала богатый, отороченный красным бархатом, и оттуда картинно вставал бледненький и зубастый Макс, вытягивая жадные ручонки и пытаясь прихватить испуганную Катерину. Съемка удалась, но Гречина все равно была недовольна и все время поджимала губы.

Работа закончилась поздно, но мне надо было ехать на дачу, где меня ждал трехлетний Данька. Добралась к 11, сын уже заснул. Не успела я снять пальто, как раздался звонок от старшего сына. Но голос в трубке был чужой.