Жили-были люди… Сборник

Я реву. Бегу в ванную, долго сморкаюсь и всхлипываю. Из кухни в это время доносится негромкий шум, стук ложечки о чашку.

– А варенье, – невозмутимо говорит Бог, когда я снова выползаю – красная, мокрая, с распухшим носом и прилипшей ко лбу челкой, – у тебя вкусное. Сама варила?

– Знаешь же, что сама, – огрызаюсь я. – Жрать-то что-то надо было. Хорошо, баб Шура вишней угостила…

– Хорошая у тебя соседка, – кивает довольно Бог. – Едва-едва уговорил ее здесь поселиться. Зато теперь она не нарадуется – и первый этаж, и окна на юг, и поговорить есть с кем.

Я снова давлюсь и кашляю, и Бог невозмутимо хлопает меня по спине жесткой ладонью.

– А кстати, – добавляет он, – Сашку твоего через месяц кинули крупно. Все ушло, как с куста.

– Знаю, – бурчу я. – Бог не Тимошка…

И осекаюсь.

– Не Тимошка, – соглашается он.

И мы опять молчим, приканчиваем сушки с тарелки на столе и наполовину опустошаем вазочку с вишневым вареньем. Первое, кстати, варенье, которое я сама варила, никогда не умела это делать да и не хотела, если честно. Спасибо баб Шуре за науку – оказалось совсем не так сложно.

Солнце медленно прячется за спину двенадцатиэтажки напротив. Я встаю, отдергиваю штору – теперь в квартире хоть как-то можно жить.

– Короче, – говорит Бог, когда мы заварили и наполовину выпили вторую порцию чая, – ты чего хочешь-то?

– Да уже ничего, – после паузы отвечаю я. – Говорю же, я в тебя уже не верю.

– Ага, – хмыкает он, – а орешь на все пространство: Господи, как надоело, Господи, когда это все кончится, Господи, за что мне это, да когда ж я сдохну!

Мне становится как-то неловко.

– Ну, – говорю, – это ж я не тебе, а так… в пространство… Фигура речи.

– Это у тебя фигура. А у нас – все принято, задокументировано, к делу подшито. У меня твоих заявлений знаешь сколько? две папки. Ангелы уже не справляются. Так что давай начистоту: чего ты хочешь?

Я молчу. Трудно вот так сразу. Бог не торопит, ждет.

– Жизнь я хочу нормальную, – говорю я, наконец, и глаза снова наполняются слезами. – Как у людей, как у человеков, а не… крыс подвальных!

– Это ты, что ли, крыса? – уточняет он.

– А, что ли, нет? – взрываюсь я и бросаю ложку. – Чуть стоит голову поднять, выдохнуть, кусочек тепла получить, так сразу – шарах! шарах! Сиди, тварь, и не высовывайся, твое место в темной норе! Фиг тебе, а не счастье! Шиш тебе, а не жизнь! И по морде, и по морде!

Ну, дальше неинтересно – я опять реву, он опять молча ждет.

Когда я худо-бедно прихожу в себя и в здравый смысл, на столе передо мной лежит колода карт. Большая, потрепанная, на рубашках – не цветы-листья, как обычно, а запутанный странный узор, словно кошка клубок ниток по полу гоняла-гоняла да так и бросила. Бог тасует их – мелькают узоры, чьи-то лица, пейзажи на оборотах – и раскладывает их на столе рубашками вверх.

– Выбирай.

– Что? – не понимаю я.

– Жизнь. Ты же просила другую. Выбирай.

Я разглядываю карты, не решаясь взять в руки. Рубашки их теперь не одинаково-пестрые: на каждой словно маленький экран, по которому бегут буквы.

– Выбирай, – повторяет Бог. – Но учти: у каждой есть сторона лицевая и сторона изнанки.

– И ты мне, конечно, изнанку не покажешь, – фыркаю я.

– Отчего же? Покажу. Все будет честно.

Я с опаской прикасаюсь к третьей справа. Беру… вчитываюсь в аккуратные строки – и в голове словно вспыхивает кино.

Художница по костюмам. Известность, слава, приглашения в столичные театры. Большая квартира в центре Питера, зарубежные выставки, интервью и гонорары. Счастье творчества, весь мир на ладони. Долгая жизнь. Трое мужей и два любовника.

– Интересно, – неуверенно говорю я. – А на изнанке что?

– Переверни.

Три развода, и каждый – со скандалом, с разделом имущества через суд. Надоедливая родня, то и дело пытающаяся пристроить через нее то сына, то брата, то племянника. Скандал с коллегой по цеху – попытка плагиата, ну это ладно, это можно не считать. Одинокая старость, неизбежные болячки. Второй любовник – альфонс, за глаза распускающий грязные сплетни. Умрет в своей квартире, и только через пять дней соседи вызовут милицию.

Бррр… Нафиг!

– Не нравится? Другую возьми.

Я послушно беру другую карту.

Библиотекарь в детской библиотеке. Тихая, спокойная, аккуратная. Муж и две дочери-погодки, любимая работа, пусть неденежная, но муж зарабатывает достаточно. Дети-читатели ее обожают и даже спустя много лет приходят в гости, приводят своих детей. Порядочные и разумные дочки, обе замужем и удачно, любящие внуки. Цветы на окнах, вышивки на стенах, с мужем – любовь взаимная и спокойная, даже умрут почти одновременно, с разницей в месяц.

А на изнанке что?

Сахарный диабет. Всю жизнь строжайшая диета, куча ограничений, к сорока годам – отказ от любимых поездок, куча денег уходит на врачей и лекарства. Сначала отрежут пальцы ног, и она перестанет выходить из квартиры, потом откажут руки. К пятидесяти она полностью ослепнет, в последние месяцы жизни почти не сможет слышать и выходить будет только на гемодиализ – три раза в неделю.

Нафиг-нафиг! Я поспешно отодвинула карту.

Что тут есть еще?