Жили-были люди (СИ)

Оля – молодящаяся дама лет сорока пяти – прошла огонь, воду и медные трубы. Две операции на позвоночнике ей делали в Германии, третью – в Москве. Теперь будет четвертая.

В промежутках между обсуждением своих и чужих болезней Оля веселит соратниц по палате рассказами о Германии: как там невероятно чисто, как все улыбаются и никто, ну совсем никто не говорит по-русски. С тамошними врачами Оля общалась с помощью переводчика. В один из вечеров, перед самым отбоем, Оля вспоминает:

- Когда я очнулась после операции, то первый вопрос у меня был: «Как прошла операция?». Мне сказали, что хорошо. А второй вопрос я задала такой: «Я вела себя достойно советского человека?»

Совершенно обалдевшие женщины замирают в ожидании продолжения. Оля добавляет с гордостью:

- И мне сказали: «Да». И я уснула. Они еще что-то говорили, но я уже не слышала – мне тогда было это неважно…

Роковая женщина

Анна Михайловна, лежачая пациентка нейрохирургии, немолода, но тщательно следит за собой. Каждое утро подолгу красится перед маленьким зеркальцем, а на ночь надевает на волосы сетку. Перед операцией главная ее забота – успеть сделать маникюр. Утром мы провожаем ее в операционную бодрыми наставлениями, а Анна Михайловна беспокоится только о том, что не успела закрутить бигуди.

После операции больных обычно привозят в палату «в натуральном виде» - то есть в чем мать родила; халат, тапочки и белье аккуратно сложены сбоку на каталке. Анну Михайловну, еще сонную, сгружают на кровать, вещи кладут на тумбочку, тапочки поставили на пол. Денис Валерьевич, палатный врач, заглядывает к нам, чтобы удостовериться, что с Анной Михайловной все «в пределах нормы», и уходит по своим врачебным делам. Мы ждем обеда, не забывая приглядывать за женщиной; дело обычное – после операции все помогают друг другу, «все там будем».

Едва очнувшись от наркоза, Анна Михайловна шарит руками по кровати. Заглянувшая в этот момент в палату санитарка подходит к ней:

- Чего тебе? Проснулась? Что ищешь?

- Одеться, - бормочет Анна Михайловна. – Трусы мои где?

- Вот они, твои трусы. Помочь, что ли одеться?

- Да, помогите. А то придет сейчас Денис Валерьевич, как же я перед ним…

- Не видал Денис Валерьевич ваши голые попы, - сердито бормочет санитарка, помогая даме натягивать белье.

Не мужчина

Гинекология – царство женское, мужчинам туда хода нет. Приходящие мужья или братья стыдливо жмутся к стеночкам в «предбаннике» - комнате для свиданий; даже если и пройдет кто-то, чтобы поговорить с врачом, то это скорее исключение, чем правило.

Утром отделение оглашает крик «На уколы!», и женщины занимают очередь перед процедурным кабинетом. Дверь нараспашку, стесняться некого – тут все свои. Очередь продвигается довольно быстро; смех, шуточки, рассказы о славном больничном прошлом – наслушаться здесь можно чего угодно.

Вдруг гомон в коридоре перекрывает отчаянное:

- Девочки, смотрите! Мужчина!!

Все головы дружно поворачиваются в другой конец отделения: там, возле туалета, мелькает мужская фигура с тросом и какими-то инструментами.

Проходит пара секунд, прежде чем из очереди раздается разочарованное:

- Да какой же это мужчина? Это же сантехник!

Недовольное «У-у-у!», крик из кабинета «Следующая!» - и женщины возвращаются к обсуждению нелегких дамских проблем.

Июнь 2012

Сказка про слова

Из цикла «Осенние сказки»

Димке

У каждого слова – свой цвет и запах. Это неправда, что слова не имеют смысла; каждое слово – живое, только нужно уметь его слышать.

Слово «отчаяние» - светло-желтое, выгоревшее и обесцвеченное. Оно обесцвечено болью, изматывающей тело и душу. Оно пахнет лекарствами, грязными подъездами и усталостью. Оно выглядывает из-под двери призраком ночной «неотложки» и гулким эхом больничных стен.

Слово «мужество» - светло-стальное с отливом в синеву. Синева – от весеннего неба, кусочек которого виден из окна квартиры. Оно прорывается сквозь сжатые зубы вперемешку с ругательствами – на себя, на слабость и боль, которой нет конца.

Слово «надежда» - светло-зеленое, как молодая листва в мае – ее клейкий запах чувствуется даже сквозь запах пыли. Его звук – звук телефона, по которому тебя помнят; треск модема, по которому приходят письма; единственно честные приговоры врачей.

Никто не знает, какими затертыми становятся слова, когда обретают первоначальный смысл, тот самый, единственно истинный смысл, ради которого они и создавались. В эти минуты слова растворяются – как сказка при встрече с суровой действительностью.

Мужество, сила, смелость… О них вспоминаешь только ночью, когда кажется, что утро не наступит даже через тысячу лет. Самое страшное время в сутках – от полуночи до двух часов ночи… Час Быка. Ночью властвует тишина… тишина, которая страшнее ада и скрежета зубовного, потому что для тебя она – навсегда.