Жили-были. Русские инородные сказки – 7

Палыч снова маслено улыбнулся, приложил руку к груди и поспешил через крапиву в сторону пляжа. Роман проводил его взглядом и тоже стал собираться. Неожиданно подумалось, что если он будет изображать привидевшийся образ, то, чтобы передать объем, перспективу, ухватить движение воды, придется травины передавать не в фокусе, то есть чертить расплывающиеся зыбкие линии на переднем плане, а этого ему очень не хотелось. Как-то это не совпадало с затягивающим в себя образом. Он еще раз неприязненно оглядел противоположный берег, представляя, где бы вставить на возможном эскизе витиеватый купол деревенской церкви, а то и собора какого-нибудь, сплюнул, покосился на утку, стал собираться и решил идти домой дальней дорогой через зернохранилище.

В зернохранилище он не попал. Хмурая женщина в синем халате в бетонное здание его не пустила, сказав, что на самом деле Кузьмич не отчество, а фамилия. То есть правильно и с уважением Кузьмича зовут Николай Егорович Кузьмин. Но принять сейчас он Романа не в состоянии, так как уже с обеда мертвецки пьян, говорить не может и ничего не соображает. Она так и сказала: «Принять сейчас Романа не в состоянии». Роман смерил ее удивленным взглядом, поблагодарил и отправился к дому, надеясь, что ему не придется вновь столкнуться с Палычем.

Столкнуться не пришлось. Уже издали он заметил что-то необычное у дома, подошел ближе и, разглядев загнанную за штакетник пыльную бледно-голубую «восьмерку», почувствовал, как тепло поднимается в груди. Танька приехала!

4

– Как здесь тихо!

Она перевернулась на живот, приподнялась на локтях и принялась надкусывать ногти.

– Почему же тихо? – удивился Роман, стряхивая пепел в пустой спичечный коробок. – Всю ночь шум. То гармошка. То пьяные песни. То кошки орут. Лягушки порой в пруду так квакают, хоть уши затыкай. Под утро петухи. Кстати, уже скоро.

– Ничего ты не понимаешь. – Танька раскинула руки и легла. – Здесь удивительно тихо.

– Брось ты свою привычку грызть ногти. – Он потушил сигарету, заложил руки за голову. – Я ждал тебя еще неделю назад.

– Неделю назад я не могла.

– Ты просто не слишком сильно хотела меня видеть.

Она не ответила, закрыла на мгновение глаза, затем вновь перевернулась на спину и потянула на себя простыню.

– Прохладно.

– Ничего, днем поджарит. – Роман сел, наклонился за бутылкой. – Может, все-таки выпьешь? Оставайся! Выходные, сходим на речку, отдохнешь!

– С тобой отдохнешь. – Она засмеялась. – Ты же вампир, Суворов. Я каждый раз от тебя возвращаюсь как выжатая тряпка! С тобой даже разговаривать тяжело, дышать рядом с тобой тяжело, а я к тебе, можно сказать, иду прямо в пасть. Нет. Это я без тебя отдыхаю. С тобой я почти тружусь.

– Смотри не перетрудись, – зло бросил Роман и выпил стакан вина.

– Да я уж и сама думаю.

Роман обернулся и внимательно посмотрел на нее. Она, прищурившись, тоже смотрела на него и не улыбалась.

– Ты чего, Танька?

– Вот смотрю на тебя и думаю… – медленно протянула она.

– И о чем же?

– О тебе.

– Надо же! – Он усмехнулся. – И давно это у тебя?

– Давно, – ответила Танька.

– И что же ты надумала?

– Да вот, надумала…

Она закрыла глаза, взяла уголок простыни в зубы и стала медленно говорить, смотря куда-то в потолок и покусывая эту свежую белоснежную ткань, только что привезенную ею из Москвы.

– Понимаешь, все. Просто все и все.

– Что все?

– Все! Я кончилась. Вся. Без остатка. Родник иссяк. Сил нет. Ты высосал меня, Суворов, до донышка. Я даже сама себе противна. Одна оболочка. Приехала к Глебу за деньгами, продался там один твой пейзажик, а он мне говорит, что от меня осталась только тень. Какая там тень, говорю, я за весну на три килограмма поправилась, а он и отвечает, нет. Ты, говорит, Танька, на килограммы не пеняй. Ты, говорит, с точки зрения художественного вкуса и мужского глаза идеал женщины, только внутри у тебя, Татьяна, пустота. И ведь он прав. Жить не хочется. Иду с работы на автостоянку, знаю, что все вроде хорошо. Димка из школы пришел. Мамка его кормит. Меня ждут. Работа отличная. И мужик у меня вроде есть. Все замечательно. А внутри такая тоска, кажется, первый встречный улыбнется, чтобы теплом повеяло, я ему на руки и упаду.

– Ну и кто же тебе мешает? – спросил Роман.

– Да нет, никто не мешает. – Она улыбнулась. – Теперь.

– Что-то изменилось? Теперь?

– Меняю я свою жизнь, Суворов. Буду теперь делать только то, что хочу. Все у меня с тобой как-то по инерции происходило. Самое трудное, оказалось, выдержать паузу, остановиться. Я, кажется, это смогла. А дальше уж как получится.

– И чего же ты хочешь?

– Многого! Я очень много хочу, я даже и сказать тебе не могу, Суворов, как много я хочу.

– Я, выходит, тебе в твоих желаниях не помощник?