Жили-были

Саша недолго обдумывала, решила, что Толя должно быть встревожен, поэтому решила его успокоить:

— Такое бывает, ничего страшного. Дети температурят.

— Угу. — Потом шепнул: — Я не об этом.

— А о чём?

— Я люблю тебя.

Просто сказал, или это ей показалось, что просто, а на самом деле Толе это стоило каких-то усилий, но, судя по его голосу… Что можно расслышать в шёпоте, какие эмоции? Поэтому Саша молчала, а палец Толи скользнул по её щеке. А он сам повторил:

— Люблю, малыш. Тебя и Митьку. А теперь спи.

Как можно уснуть после такого? Сколько лет ожидания, пустых надежд и несбыточных планов понадобилось, чтобы услышать это признание от него, в темноте ночи, когда между ними спит их сын? Саша с трудом сглотнула комок в горле, была уверена, что Толя это услышал, и притворяться было глупо. И хотя сказать ничего не могла, и не потому, что у неё не было слов, или она не чувствовала того же, ещё как чувствовала, но казалось, что ещё секунда, другая, и она задохнется от переполнявших её эмоций. Голос пропал, горло перехватило спазмом, и если бы была одна, наверное, порыдала бы от души, но возможности такой не было. Не пугать же Ефимова бурной реакцией, не будить Митьку и опять же пугать…

Сглотнула. С трудом, и ещё тяжелее было перевести дыхание, чтобы сделать нормальный вдох. А когда Толя протянул к ней руку, прижалась щекой к его ладони. А Ефимов ещё и волосы её пригладил. Повторил, явно с улыбкой:

— Спи.

Проснувшись утром, только открыв глаза, Толя понял, что будильник, в положенные ему семь часов утра, не прозвонил. За окном солнце, Ефимов на локте приподнялся, зевнул и бестолково уставился на циферблат будильника. Бестолковость прошла через пару секунд, стало понятно, что уже половина девятого, а он в постели один. Ни Саши, ни Митьки. Зато с кухни слышатся голоса, и запахи идут весьма завлекательные. Толя лицо рукой потёр, снова зевнул и лёг. Сладко потянулся. Правда, долго поблаженствовать в тишине и покое ему не дали, в комнату вошёл Митя, и именно вошёл, а не вбежал, не влетел, не скакал на одной ноге и не излучал энтузиазм и бодрость так, что слепило бы глаза. Толя взглядом его ощупал: пижаму с машинками, шерстяные носки на ногах и шарф, замотанный вокруг шеи. И выглядел Митя не больным, скорее, расстроенным.

— Что, пират, горло болит?

Митя носом шмыгнул, забрался на кровать и повалился прямо на отца. Толя усмехнулся, обхватил его руками, а губами прижался к Митькиному лбу. Правда, в итоге, признал:

— Я ничего в этом не понимаю. Вроде, не горячий.

— У меня тридцать семь и пять. Мама только градусник забрала.

— Да-а? Печально.

Митя не ответил, положил голову ему на плечо и вздохнул. А Толя погладил его по спине, сам понимая, что не должен наслаждаться его болезнью. Хотя, он не болезнью наслаждается, а тем, что сын пришёл к нему обнять и поваляться с ним в постели. Это очень много значит. Вообще-то, это первое подобное утро, и то, что оно вообще, произошло, очень большой шаг вперёд.

— В школу не идёшь?

Митя поднял голову и взглянул возмущённо.

— Я болею!

— И каникулы начинаются раньше времени?

Вот тут Митька улыбнулся.

— Ага.

Ефимов по носу его щёлкнул и передразнил:

— Ага. Горло болит?

— И голова, — пожаловался мальчик. И тут же поинтересовался: — Папа, купишь мне конструктор? Мне же надо чем-то заниматься на больничном!

Ефимов глаза на него вытаращил, притворяясь удивлённым.

— Конструктор?

— «Лего»! Я хочу «Пожарную часть»!

— С ума сойти.

— Ну, пап! — Митька откровенно заныл, и Толя, конечно же, тут же сдался. Поцеловал его в лоб.

— Куплю, конечно. — Слегка шлёпнул его пониже спины, после чего свалил его себе под бок, закутал в одеяло с головой. Митька засмеялся, барахтался под одеялом, а когда вынырнул наружу, Толя уже с постели поднялся, а мальчик повалился на подушки.

Саша на кухне сырники жарила. Аромат был такой, что Ефимов невольно помедлил в дверях, одурманенный.

— Сашка, признайся, ты что-то в еду подсыпаешь. Это как наркотик.

Она усмехнулась, не обернувшись на него. Перевернула румяный сырник на сковороде, а Толе сказала:

— Это потому что ты наркоман. Вот на тебя и действует. Ваниль действует, корица действует, а лучше всего, когда это вместе.

— Это точно. — Он приблизился к ней, обнял и прижался губами к её щеке. Правда, одним глазом косил в сковороду. — Привет, малыш.

Она в его руках расслабилась, позволила себе на мгновение прижаться к его груди, а щекой потёрлась о его руку. Вспомнилось его ночное признание, и Сашу накрыло смущение и лёгкая растерянность, вдруг поняла, что ещё не посмотрела ему в глаза. Посмотрит, и они, наверняка, оба об этом вспомнят. Не совсем понятно, как себя вести.

— Привет. — Погладила его по руке, что обнимала её за плечи. А другой рукой шлёпнула Ефимова по боку. — Одевайся и умывайся. У меня всё готово.