Жили мы на войне

Идем мы ко второму проходу в минном поле, дошли уже. Молчит наш Заря: не окликнет, не стрельнет. Меня злость берет — правы солдаты, спит Заря. Вот и палочки, которыми проход замечен. Тишина. Осторожно поднимаемся по косогору. И только я решил окликнуть Зарю, разбудить, как вдруг какая-то сила оторвала меня от земли и так швырнула, что полетел я прямо в Вислу. И связной за мною следом. Это Заря так неучтиво расправился с нами.

Что тут поднялось! Немцы услышали всплеск и такую стрельбу подняли — голову не поднимешь. Наши, конечно, тоже в долгу не остались. Артиллерия — и та за работу принялась. Сидим мы в холодной воде, дрожим, на чем свет и себя и Зарю кроем. А Заря с берега оправдывается:

— Так я же не знал, что это ты, лейтенант.

Так и переругивались, пока стрельба мало-помалу не утихла.

Надо возвращаться, а мы с перепугу проклятые колышки найти не можем. Светать начало, когда увидели мы проход и зайцами юркнули в свои окопы.

Заря виновато вокруг нас ходит, помогает одежду, портянки выжать и все свое твердит:

— Я же не знал, что это ты, лейтенант, думал: ребята подшутить задумали. А заметил я вас давно, только по фигурам не разобрал — кто.

Так и уверовал весь наш взвод: Заря — двужильный солдат. Только все гадали — когда он спит? А я за эту «операцию» от начальства отменный нагоняй получил.

БАНЯ

Накануне праздника к нам приехала баня. Ее оборудовали недалеко от траншей, в укромном месте. Было строго определено, кто, когда и за кем моется, сколько времени, когда должен вернуться на передовую.

Собственно, бани, как таковой, не было, просто в большой палатке стояли раскаленные докрасна «буржуйки», нагоняя тепло. Горячая вода выдавалась строго по норме. И все-таки было хорошо. А главное — весело.

Оставив обмундирование в предбаннике, мы проходили в моечное отделение палатки, и тут начинались гогот, плескание, покрякивание, повизгивание. Потом по команде выходили в предбанник, одевались и, помолодевшие, пробирались «домой», то есть к себе в окопы. Так было всегда. Но на этот раз все произошло иначе.

Однако прежде хоть несколько слов надо сказать о солдате по фамилии Живодеров. Это был страдалец. Он страдал из-за своего маленького роста. Когда взвод выстраивался, Живодеров оказывался последним. В походах вся пыль, поднимаемая четырьмя десятками сапог, ложилась на его маленькое остроносое личико. На привалах на него нельзя было смотреть без смеха — до того он был черен.

— Живодеров из Африки соизволили прибыть!

— Ты что, Живодеров, под негра маскируешься?

— Нет, братцы, он от союзников, насчет второго фронта приехал договариваться, — изощрялись взводные остряки.

Однажды, разорвав индивидуальный пакет, он обмотал бинтами нижнюю часть лица, но, как только снял это повязку, взвод лег от хохота. Та часть лба, которая была прикрыта фуражкой, и та, что закрывалась бинтами, оказались белыми, а между ними шла черная полоса.

— Ребята, Живодеров в маске явился!

— Живодеров, ты что, на маскарад прибыл? — неслись возгласы. Как ни урезонивал я ребят, они не унимались.

Живодеров страдал и физически. На марше обычно первые шеренги рослых солдат идут спокойно, а последним то и дело приходится почти бежать. Конечно, он уставал больше других. Мне жалко было бойца, и я старался не загружать его лишними поручениями. Он понимал это, и я не раз ловил на себе его благодарные взгляды. Но солдатские законы суровы. Как и все, он должен был нести и пулеметный станок и «тело», то есть ствол пулемета, дежурить, стоять на часах…

Еще он страдал от своей нелепой фамилии. Это было безобиднейшее существо, и, конечно, контраст характера и фамилии бросался в глаза.

Живодеров, как и все обстрелянные солдаты, был осторожен. Но то, что разрешалось другим, не позволялось ему. Его осторожность сразу же была расценена как трусость. Прошелестит над головами снаряд, все шлепнутся на землю, но тут же кто-то заметит:

— Что, Живодеров, со знакомой раскланиваешься?

— Да нет, ребята. Просто он землянику нашел, — уже слышатся голоса.

Однажды он мне пожаловался:

— Эх, разнесчастная моя доля. И чего они ко мне привязываются? Будто я в чем виноват.

— А ты докажи, что не трус, — посоветовал я.

— Я докажу, вот увидите, — пообещал он. — Пусть только случай подвернется…

В баню, как всегда, пробрались небольшими группками. Разделись, и вскоре загремели ушаты, поднялся привычный гомон.

Вдруг мне показалось, что кто-то уронил несколько тазов. Солдаты примолкли. И тут совсем рядом разорвался снаряд.

— Артналет!

Снаряды стали рваться один за другим, все ближе, ближе. Словно какой-то ураган подхватил всех нас и вышвырнул из бани-палатки. Кубарем вылетели в чем мать родила. Помню, я схватил что-то в предбаннике и все старался затолкнуть в это что-то ноги. Только потом сообразил, что в руках гимнастерка.

А на дворе стоял октябрь. Земля уже подернулась ледяной коркой, ветер пронизывал до костей. Я скатился в окоп, где уже сидели на корточках и дрожали несколько наших.