Жёсткая ротация

Не зря же чуть ли не самыми серьёзными оппозиционерами слывут сегодня нацболы — они хоть что-то делают. Но лимоновцев у нас (вместе с сочувствующими) пятнадцать тысяч, а, допустим, «яблочников» — восемьдесят тысяч плюс четыре миллиона голосов на выборах. Не говоря уж о коммунистах. Что делают они? Или, поставим вопрос жёстче, как ухитряются они вести себя так, чтобы оставить многомиллионные массы безучастными? Не равнодушными — народ раздражён властью, лгущей внаглую, держа его не столько за дурака, сколько за лоха, — но именно безучастными, то есть не принимающими участия в акциях и не подхватывающими призывы? И не в призывах ли как раз дело? «Вали Путина!», «Даёшь демократию!», «Свободу Ходорковскому!» — что ещё? Ах да, отмена льгот — но протест против неё — и только против неё — оказался всё же более или менее массовым. А как обстоит дело с остальными требованиями оппозиции?

Власть мы, так или иначе (всеми правдами и неправдами), выбрали. Может быть, в самый последний раз — и любые выборы, а не только губернаторские, скоро отменят, — но выбрали. Выбрали вслепую, не связав ни обязательствами, ни какого бы то ни было рода императивным мандатом. Мы предоставили ей карт-бланш. Мы развязали ей руки. Короткие руки, но тем не менее развязали. Поэтому любые претензии к тому, что она делает, представляются беспочвенными — и на демонстрации выходят горстки людей. Что хочет, то и делает. Мы выбрали не программу, а человека. И даже не человека, а телекартинку.

Но это не значит, что нам надо (и можно) почивать на развалинах. И ждать, пока за нами придут, хотя, скорее всего, разумеется, не придут никогда. Власти дан карт-бланш на действия — но никак не на бездействие, никак не на имитацию действий. И если провозгласила она, например, желание устранить выбранных губернаторов и вожаков чеченского сепаратизма в одной связке, то мы вправе спросить у неё: где голова Басаева? Где удары по базам в сопредельных государствах? Где упрощённое судопроизводство? Где, если уж на то пошло, взятые в заложники семьи террористов?

И кстати, — власть ведь за язык никто не тянул — где рост ВВП? Где обуздание инфляции? Где конвертируемость рубля? Где выгоды от подписания Киотского протокола? И от передачи Китаю стратегически важных клочков земли? И от мучительно пробиваемого вступления в ВТО? И от сумасшедшего роста цен на нефть?

Мы выбрали власть. И предоставили ей тем самым — в отечественной традиции — карт-бланш. Теперь она вольна делать что хочет. Но делать. И делать умеючи. А не умеешь — не берись. Похоже, главная беда нашей власти в том, что она взялась не умеючи. И поэтому скорее рано, чем поздно, будет просто-напросто сметена Историей. А вовсе не реликтовой демшизой и отогнанными от пиршественного стола либералами. Но не пора ли и самим so-called оппозиционерам взяться за ум? Не пора ли научиться требовать от управления качество — и, только убедившись в его фатальном отсутствии, взывать к переменам? Потому что лишь такие призывы и будут расслышаны теми, кто нынче безучастен, хотя и не равнодушен.

Протестовать надо не против курса, избранного властью якобы во спасение государства Российского, а против её катастрофической неспособности выдержать собственный курс. Да, судя по всему, и любой другой. Надо протестовать, пока неумёхи не довели дело до подлинной катастрофы.

Правда, и такой протест не выведет на площади хотя бы десятки тысяч — не то время. Но подхватят его — на свой до поры до времени безмолвный лад — десятки миллионов.

2006

О государевой службе

Переходный период от социализма к феодализму (через межеумочный капитализм) сопровождается у нас множеством подстановок и подмен. Так, в частности, обстоит дело и с госслужбой. Государственная она или государева? Это ведь большая разница. И не суть, какая из них лучше, какая хуже; они разные — и функционируют тоже по-разному.

Государственного служащего контролирует гражданское общество. Как и государственную службу в целом. Он получает приличное вознаграждение, имеет определённые привилегии и обеспеченное будущее. Выполняет обязанности, опираясь на существующее законодательство, а если не справляется, его отправляют в отставку. В противоположном случае он медленно поспешая растёт по служебной лестнице и уходит в предписанном возрасте на пенсию.

Государев человек живёт куда веселее. Он вооружается большой ложкой и гребёт под себя лопатой. На общество ему наплевать, на закон — тем более. Он помнит изречение римского императора: «Друзьям — всё, остальным — закон» — и стремится оставаться «другом» своему государю. Или как минимум преданность имитирует. Он ни за что не отвечает — вся ответственность лежит на верховном правителе страны. И если ему приходится уйти — он просто пересаживается из кресла в кресло, на заранее заготовленное тёплое местечко. А если не заготовил такого впрок, ему подбирают. И всё же государев человек сплошь и рядом оказывается эффективным работником. Почему?